— Нет, дружище! Я знаю: вы не боитесь! Тому, у кого совесть чиста, страшиться нечего!.. Спой-ка лучше что-нибудь. Давно не слыхал я твоих песен… Как? Сумеешь без хомуза[47]?
— С хомузом любой споет, — сказал Абдул-Вагаб. — Скажи, чего спеть-то? Частушки какие-нибудь? Или про любовь?
— Можно и про любовь, — согласился Уллубий. — А лучше спой какую-нибудь песню Ирчи Казака[48]. Про то, каким должен быть мужчина, я много раз слышал эту песню в Муселемауле. Знаешь?
— Еще бы не знать, — обиделся Абдул-Вагаб. — Я все его песни знаю!.. Эх, хоть бы дощечка какая была вместо хомуза!..
Прислонившись спиной к стене вагона, он запел приятным низким голосом в такт ритмичному постукиванию колес:
Если настойчиво, страстно и смело
Жаждешь врага своего одолеть,
Если воюешь за честное дело,
Крови своей ты не должен жалеть…
Тот не мужчина, кто голову прячет,
Если он видит беду над собой,
Тот не мужчина, кто ноет и плачет,
Если кончается гибелью бой.
Чтобы спастись, ты лукавить не вправе,
Другу будь верен и грозен с врагом.
Бой объявив злоязычной ораве,
Должен мужчина быть смельчаком…
Каждому из них эта песня прославленного певца была знакома сызмала. Каждый из них слышал ее бог знает сколько раз — на свадьбах, на очарах. Но то ли Абдул-Вагаб в этот раз спел ее с особым подъемом, то ли сама обстановка настраивала на обостренное восприятие каждой паузы, каждого слова, каждой строки — так или иначе, но у всех у них было такое чувство, словно слушают они ее впервые в жизни. Словно в этой старой песне, которую каждый из них знал на память, вдруг нежданно-негаданно им открылся великий смысл. Словно впервые поняли они — нет, не поняли, а всем сердцем ощутили — свою горькую причастность к героической судьбе народа, мужественный дух которого так свободно и страстно выразился в простых, суровых, безыскусных словах поэта.
Луна скрылась за горами, но сквозь крохотное зарешеченное оконце просачивался тусклый, бледный свет. Рассветало.
Бронепоезд остановился в степи, чуть не доезжая маленького разъезда Темир-Гое. Из первого вагона выскочили трое солдат с лопатами. Обойдя паровоз, зашагали на восток, в сторону моря.
Прошло полчаса. Поезд все стоял. Человеку, который увидел бы его здесь в этот час, могло показаться, что он пуст, забыт здесь, навсегда покинут людьми.
Но вот снова раздвинулись железные двери первого вагона. Появился капитан Сафонов. Следом за ним на землю спрыгнул поручик Шнурков — длинный, худой, с маузером в деревянной кобуре на боку, при сабле.
— Наконец-то! — пробормотал капитан, облегченно вздохнув. Он увидел клубящуюся в степи пыль и понял, что это приближается долгожданный конный отряд, которому они, согласно предписанию, должны были сдать приговоренных.
— Господин капитан, я все-таки не понимаю, — рискнул обратиться к нему поручик, — к чему такие уж предосторожности? Неужто мы сами не справились бы с этим пустяковым делом?
— Это только так кажется, что оно пустяковое, — проворчал капитан. — Ты уверен, что можешь положиться на своих солдат?
— Так точно, господин капитан! Уверен! — вытянулся поручик.
— А я ни в ком из них не уверен! — злобно сказал Сафонов. — Кто их теперь разберет? Может, они все уже заражены этой чумной бациллой большевизма! Вот скажи, поручик, что бы ты стал делать, если бы твои солдаты вдруг отказались стрелять в этих?..
— Сам бы прикончил их из своего восьмизарядного…
— Эх, поручик, поручик! И глуп же ты, брат! Солдат, который отказывается выполнить приказ командира, способен и на худшее… Где у тебя гарантия, что они не повернут оружие против нас?..
— Неужели вы думаете… — поручик не успел договорить до конца.
— Ничего я не думаю! — раздраженно прервал его Сафонов. — Я солдат, а солдату думать не полагается! Я выполняю приказ генерала Попова. Понятно? А если тебя интересует мое личное мнение, могу сказать, что, на мой взгляд, приказ этот вовсе не глуп. Равно как и все предусмотренные им меры предосторожности…
Казачий разъезд тем временем спешился, и от него отделился офицер. Подойдя к бронепоезду, он вытянулся перед Сафоновым, приложив руку к козырьку выгоревшей желтой фуражки.
— Господин капитан! — доложил он неожиданно тонким, писклявым голосом. — Хорунжий Зеленцов и двадцать нижних чинов прибыли в ваше распоряжение!
48
Ирчи Казак (ок. 1830 — 1879) — кумыкский поэт и певец, зачинатель кумыкской литературы. Слагал песни и пел их, аккомпанируя себе на агач-кумузе.