Все уже было давно переговорено, решили до утра хоть ненадолго вздремнуть. Но Уллубию не спалось. Он думал о том, что сейчас, как видно, в каждом дагестанском ауле люди накалены не меньше, чем здесь. Крестьянство — самая темная, самая неустойчивая часть населения. Эту колеблющуюся отсталую массу можно увлечь за собой любыми лживыми лозунгами, и в особенности здесь, на Кавказе, где все до предела осложнено национальными и религиозными предрассудками…
Во дворе послышались шаги, чьи-то громкие голоса. Уллубий толкнул в бок уснувшего Кадырагу:
— Кадырага! Проснись! Слышишь? Во дворе какие-то люди!
— Какие там могут быть люди? Откуда? Тебе померещилось, — отвечал ничего не понимающий Кадырага. Но тут раздался громкий стук в дверь, и Кадырага вскочил как ужаленный. Лихорадочно натягивая на себя рубашку, он громко спросил:
— Кто там?
— Открой! Дело есть!
— Какое еще дело?
Надев чарыки и пояс с кинжалом, Кадырага неторопливо пошел открывать дверь: он узнал голос своего двоюродного брата. Слух не обманул его: это действительно был он, Асадулла. С ним еще один человек, незнакомый: его Кадырага видел первый раз в жизни.
— Чего тебе, Асадулла? — спросил он, изо всех сил стараясь казаться спокойным, хотя на самом деле у него были все основания тревожиться: Асадулла давно уже покинул их родной аул; ходили слухи, что он пошел служить то ли к Узун-Хаджи, то ли к полковнику Алиханову.
— Кто у тебя тут? — спросил Асадулла строго, сразу дав понять, что явился сюда среди ночи не с родственным визитом, а как лицо официальное.
— А тебе что за дело? — вспыхнул Кадырага. Тон Асадуллы сразу вывел его из себя.
— Спрашиваю, — значит, есть дело. Отвечай! Кто здесь у тебя?
— А тебе кто нужен? — Кадырага явно тянул время: он заметил, что Асадулла и его спутник были вооружены с головы до ног.
— Нам нужен твой гость! — отрезал Асадулла.
— Вах! На что понадобился вам мой гость? — усмехнулся Кадырага, делая вид, что все еще не понимает, зачем пришел Асадулла.
— Слушай, Кадырага! Ты мне не чужой. Не хотелось бы, чтобы у нас с тобой дошло до… — он не договорил, до чего именно, а сразу перешел к существу дела. — Выдай нам твоего гостя, и мы оставим тебя в покое. Отдай нам его добром, а не то хуже будет. Таков приказ.
— Чей приказ?
— Не твое дело!
— Вах! Где это видано, чтобы горец с папахой на голове добровольно отдал своего гостя в руки его врагов! — нахмурился Кадырага. — Да ты, видать, рехнулся!
— Хватит болтать! — решительно вмешался в разговор спутник Асадуллы, хватаясь за рукоятку кинжала. — А ну, прочь с дороги!
— Ах ты, щенок! — вскипел Кадырага. — Ворвался среди ночи в чужой дом да еще командуешь!
Отойдя к стене, он скинул накинутую на плечи черкеску и обнажил свой кинжал.
Тут с громким криком выскочила в прихожую Аба. А за ней, не выдержав, вышел из комнаты навстречу незваным гостям и Уллубий. Молча шагнув вперед, он заслонил собою Кадырагу и, как был, в летней рубахе, без фуражки, безоружный, встал, скрестив руки, перед людьми, пришедшими сюда, чтобы схватить его.
— Шли бы вы отсюда, молодые люди, — спокойно сказал он. — Если я вам нужен, приезжайте в Шуру. Я там живу открыто, ни от кого не прячусь. А здесь, в ауле, и так уже нынче пролилось довольно крови. Хватит.
Аба тем временем успела сунуть мужу пистолет. Оттеснив Уллубия плечом, Кадырага направил дуло пистолета прямо в лоб своему родственнику и крикнул:
— Асадулла! Ты меня знаешь! Я не из тех, кто добром отдаст гостя в руки врагов! Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову, если не хочешь, чтобы я тебе сейчас третий глаз просверлил меж бровей! Не погляжу, что мы с тобою одного рода! Честно говорю, лучше уйди!
Асадулла знал, что Кадырага слов на ветер не бросает, и счел за благо ретироваться. В конце концов, если этот главарь большевиков не врет, если он в самом деле живет в Шуре открыто, не прячась, всегда можно будет найти его там и прикончить, когда понадобится.
— Ладно, пошли! — хмуро обернулся он к своему спутнику, вкладывая в ножны кинжал.
Так они и ушли не солоно хлебавши.
Остаток ночи прошел без сна. На рассвете Кадырага оседлал двух коней и, не желая слушать никаких возражений, непререкаемым тоном объявил, что ни за что ее отпустит теперь Уллубия одного, а будет сопровождать его до самой Шуры.