— Ты в самом деле так думаешь? — удивленно спросил Гарун.
Видно было, что вопрос этот не на шутку волновал его. Во всяком случае, он не склонен был вести разговор в том полушутливом, ироническом тоне, который невольно задал Уллубий.
Трудно сказать, как далеко завела бы друзей эта тема, в какие откровенности пустились бы они друг с другом, если бы вдруг из-за поворота не показались два всадника.
Они ехали рядом, как на прогулке, увлеченно о чем-то беседуя. Тот, что справа, сидел в седле прямо, как заправский кавалерист. Он был очень эффектен в своей серой каракулевой папахе, в синей черкеске с серебряными газырями. На плечах у него сверкали золотые погоны полковника царской службы. Всадник, ехавший рядом, выглядел совсем иначе. Затрапезная штатская одежда, а главное, сутулая спина и неуверенная посадка сразу изобличали в нем человека сугубо кабинетного, не привыкшего ни к военной выправке, ни к верховой езде.
— Нухбек Тарковский, — сказал Гарун. — А тот, другой, если не ошибаюсь, Сайпутдин Куваршалов.
— Какое трогательное единство! — иронически заметил Уллубий, глядя на странную пару сквозь стекла пенсне. — Владетельный князь, а рядом с ним так называемый социалист. Точный прообраз нашего злополучного исполкома.
— Ну, какой Куваршалов социалист! — усмехнулся Гарун. — На словах только… А на деле самый что ни на есть матерый контрреволюционер!
Уллубию никогда не приходилось непосредственно сталкиваться с Нухбеком Тарковским. Да он, признаться, и не очень-то стремился к контакту с ним. А Гарун однажды с ним столкнулся. И при обстоятельствах, которые могли кончиться не только словесной перепалкой.
Было это в Нижнем Дженгутае, на площади перед мечетью. Нухбек Тарковский, сидя в седле своего породистого скакуна, словно с трибуны, разглагольствовал перед джамаатом, прямо соловьем разливался. Он говорил, что все население Шуры, да и не только Шуры, а всего Дагестана, выражает полное доверие исполкому, как единственному органу власти, способному руководить краем. Что первой и самой неотложной задачей новой, революционной России является продолжение войны с Германией — войны до победного конца. Что все истинные революционеры должны в этот трудный час сохранять верность Временному правительству — законному правительству России, ведущему страну к полному торжеству революции и свободы…
Гарун, стоявший в толпе, не выдержал и крикнул громко:
— Нухбек Тарковский похож на ворона, который пытался кричать по-гусиному! Все помните, чем это кончилось? У бедняги от натуги лопнуло горло! Как бы такая же беда не постигла и нашего красноречивого князя!..
Приспешники Тарковского чуть не разорвали Гаруна на куски.
Уллубий никогда раньше не слыхал про этот случай и заставил Гаруна рассказать историю до конца, живо представив себе картину во всех подробностях.
Подойдя к дому Махача, друзья увидели запряженную линейку. Кучер кормил лошадей овсом из торб, как это обычно делают перед дальней дорогой. Поодаль, привязанные к дереву, стояли две оседланные лошади, навьюченные свернутыми бурками и хурджунами.
Во дворе молодой парень в белой овчинной папахе рубил дрова па кривом пне. На поясе у него болтался огромный кинжал. Ответив на приветствие гостей, оп спросил:
— Вы к Махачу?
Получив утвердительный ответ, сказал:
— Тогда поторопитесь, Махач собирается уезжать.
В просторной комнате за круглым старинным столом сидело несколько человек, оживленно о чем-то споривших на аварском языке. Увидев гостей, они мгновенно прекратили разговор и встали. Никого из них, кроме Махача и Коркмасова, Уллубий и Гарун не знали. Все они были в национальной горской одежде, с револьверами и кинжалами у пояса — вероятно, приезжие, спустившиеся с гор. Они так и не сели больше, а, перебросившись с Махачем еще несколькими репликами, поклонились гостям и вышли. Махач и Коркмасов пошли проводить их.
— Нехорошо получилось, — сказал Гаруну Уллубий.
— Да нет, я думаю, они все равно уже собирались уходить, — ответил тот.
Тем временем вернулись Махач и Коркмасов. Они были радостно возбуждены чем-то, и это показалось Уллубию довольно странным: обстановка была такая, что он ожидал их увидеть скорее озабоченными, встревоженными.
— Очень хорошо, товарищ Буйнакский, что вы пришли к нам, — сказал Махач, взявшись обеими руками за плащ Уллубия и помогая ему раздеться. — Снимайте, снимайте! Все равно мы вас так быстро не отпустим. Вы явились очень кстати. Мы как раз собирались с вами встретиться…