– От вонища! – безапелляционно заявила Манефа.
– Аромат! Это новое лавандовое мыло! – рассмеялась Машенька и, поежившись, добавила. – Шевелись, Манефа! Зябко!
– От я и баю – вонища! – не сдалась нянька и тут же крикнула в сторону двери. – Федька, неси капиток! И еще воды грей!
Манефа взяла фарфоровый кувшин с горячей водой и начала поливать голову Машеньки. Смывая пену, вода открывала взгляду мокрые, блестящие волосы, которые шелком сползали по плечам и спине.
Вдруг на улице за окном раздались свистки жандармов. Манефа отставила кувшин и подошла к окну.
– Что там? – без особого интереса спросила Машенька.
– Снова околотошные за кем-то гонются… Нонче бегали уж… – пояснила нянька, одновременно прислушиваясь к звукам снизу.
Дверь в ванную комнату приоткрылась, и через образовавшуюся щель в комнату одно за другим просунулись два ведра с горячей водой.
– Граф Закретский барина спрашивают-с! – раздался из-за двери голос слуги Федора.
– Нету их. На бирже они, – ответила как отрезала Манефа.
– Они еще барышню спрашивают-с, – робко продолжил Федька, сам понимая, что напрасно это затеял.
– Ишь, чего удумал! Барышня не принимают! – возмутилась старуха, захлопывая дверь и тем самым ставя точку в разговоре. Но ворчанье не прекратилось. – Это где это видано, от так к девице без церемоний вваливаться? От ведь нечестивец! Повадился кувшин по воду ходить…
Мария Андреевна с улыбкой наблюдала за нянькиным раздражением. Никто так рьяно не защищал благочестие девушки, как ее старая добрая ворчунья. Машенька знала, что это все от большой, абсолютной любви, которую она с самого рождения знала от своей няньки.
– Ты же слышала, он к папеньке приходил, – попыталась она успокоить старушку.
– Одно распутство! И танцы у вас – греховные! – заведенную Манефу было уже не остановить. – И платья ваши – одна срамота… Надели б нонче на бал облакотное, с кринолином…
Эти заявления совершенно развеселили Машеньку. Она уже предвкушала дальнейшую череду смешных обвинений отсталой от жизни няньки. Девушка закинула еще одну удочку.
– Манефачка, ну что ж там срамного? Силуэт «русалка». Так все сейчас носят, – сквозь хохот пыталась объяснить Машенька, одновременно смывая остатки пены с лица.
– «Бесстыдница» – ентот силует. Понапихают себе подушек под хвост и вихляют гузкой перед кавалерами. Тьфу! – зачерпнув воды, нянька даже продемонстрировала, как, по ее мнению, дамы виляют тем самым местом, перед тем как полить девушку из кувшина.
– Это не гузка, старая ты курица, а турнюр, – отсмеявшись, ласково заметила девушка.
Улыбаясь, она собрала длинные, густые волосы, скрутила их в тугой жгут, отжала и соорудила на голове «улитку», заколов ее серебряной шпилькой с жемчужиной. Манефа растянула перед ней простыню и приняла ее в свои объятия, как только та вылезла из ванны. Под весом густой копны шпилька не выдержала и выскочила, дав шикарной шевелюре распасться. Таких волос точно не было ни у одной из Машенькиных соперниц.
Пока Мария Андреевна шутила со своей нянькой, из их дома вышел раздосадованный молодой щеголь. Граф Закретский был породистым красавцем, разбившим в свои юные годы не одно девичье сердце. Он не знал отказов, поэтому, не будучи принятым в доме более низкого сословия, был заметно обескуражен и раздражен.
Он нервно пытался натянуть свои элегантные перчатки из тончайшей кожи, когда мимо него пронеслась тройка. Ямщик в шапке с павлиньим пером с гиканьем и свистом самозабвенно махал кнутом, унося куда-то двух своих пассажиров – жандарма и бледного, явно политического, арестанта. Невозможно было спутать этих идейных юношей чахоточного вида с лихорадочно горящим, воодушевленным взглядом. Было в их виде что-то общее, мученически-безнадежное. Такое же беспросветное, как приближающаяся судьба страны. Закретский проводил взглядом тройку и заторопился прочь. Все происходящее вокруг вызывало у него самые неприятные ощущения. Он предпочел поскорее забыть и о своей неудаче у Дурдиных, и о своем ровеснике-арестанте.
II
Февральским вечером 1881 года в особняке Петра Степановича Елисеева давали очередной бал. Зал для приема «Баккара» был богато украшен цветами и лентами. Своей роскошью он мог сравниться с интерьерами французских дворцов. Аллегорическая живопись, лепнина с позолотой, итальянский камин из белого мрамора, зеркала в дорогих золоченых рамах и уникальные напольные хрустальные торшеры фирмы «Баккара» не оставляли равнодушными гостей дома. Убранство поражало своим блеском и роскошью и было способно вызвать не только восхищение, но и зависть, отчетливо проскальзывающую в злобном шепотке о безвкусице.