Ярость переполняла, искала выход. По себе, шлюха, смеет обо всех судить!! «Работа теперь такая…» Нет, он не жиголо, не платный танцор в ресторане…
В сердцах Николаев переломал все карандаши, что попались под руку. Когда немного успокоился, вызвал старшего лейтенанта Кашина.
Кашин глядел недоуменно и настороженно.
«Наверное, у меня такой вид, что парень боится разноса», — досадуя на себя, подумал Николаев. И сказал почти виновато:
— Присаживайтесь, Евгений Михайлович. Задание есть. Важное. Даже секретное, — и заставил себя улыбнуться.
Кашин молча сел.
— Я вас прошу, лично вас прошу сейчас поехать в Управление, — начал Николаев. — Поехать в Управление и дать показания по делу сержанта Иванцова капитану Виртанен Любови Карловне.
Брови лейтенанта изумленно изогнулись:
— Но меня не вызывали…
— Я знаю. Дело в том, что майор Шевченко преднамеренно дезинформировал нашу гостью. И она полагает, что вы в отпуске. Так же считает и полковник Шатурко.
— Ничего не понимаю… — пожал плечами Кашин. — У меня отпуск через две недели.
— Да. Но Шатурко меня просил изменить график, я этого делать не стал. Говорю, чтобы вы были в курсе дела.
— Но мои показания имеются…
— Имеются. И все-таки, я прошу, повторите их.
Кашин примолк, что-то обдумывая. Потом спросил:
— Что я должен сказать Виртанен?
— Правду, я полагаю. Абсолютно всю. Включая ваше личное отношение к погибшему. Помните, как в марте вы мне сказали: «Ничего просто так не бывает»? Виртанен тоже так считает. И у нее уже к тому есть твердые основания. О вашем устном докладе и о вашем рапорте ей сказал Хрисанфов.
— Что я должен добавить к этому?
Николаев вдруг вспылил:
— Что вы меня-то спрашиваете?! Это ваши в конце концов показания! Ваше дело! Я всегда видел в вас человека честного! Да, и поторопитесь. Это моя личная просьба, подчеркиваю. Вы все поняли?
— Да вроде… — пробормотал Кашин, поднимаясь.
XI
Утром Любовь Карловна допросила сержантов милиции Ерохина и Рыбина. Их показания полностью совпали с уже имеющимися в деле. Они ничего не видели, находились каждый на своем посту, позывных Иванцова не принимали. Что произошло, могут только догадываться. Совсем молодые люди, второй год служат, после армии пошли в милицию, держались крайне скованно, и как ни пыталась Виртанен их «разговорить», они повторяли одно и то же, будто раз и навсегда заученный текст.
Последовавший за допросом сержантов разговор с экспертом-криминалистом утвердил ее подозрения.
…Виртанен рассматривала рацию Иванцова, наконец-то ей ее доставили.
— Как объяснить отсутствие на корпусе вообще каких бы то ни было пальцевых отпечатков? — спросила она криминалиста.
— Можно делать любые допущения.
— А если не преступники позаботились о том, чтобы рация так и не смогла ответить нам на интересующие вопросы? Ее ведь брали в руки разные люди.
— В том числе и я, — усмехнулся Симонов. — Но я ее получил чистенькую.
— От кого вы ее получили?
— От Шевченко, естественно.
— И вы полностью исключаете вероятность, что именно он мог, так сказать, поработать над рацией?
— Смысл? Зачем уничтожать улики? Нет, я не мог и не могу так дурно думать о коллеге. Извините, Любовь Карловна, а не говорит ли в вас некая профессиональная ревность?
— Пока ревновать не к чему. Мной руководит лишь стремление к истине. Утром 19 марта вы получаете рацию как вещественное доказательство от Шевченко. Он и только он в присутствии понятых, как свидетельствует протокол, обнаружил ее и изъял с места то ли высадки преступников на берег, то ли, наоборот, их отчаливания от берега. В котором часу вам была передана рация?
— Про протоколу — в одиннадцать сорок.
— А Шевченко обнаружил ее в семь пятнадцать.
— О господи! — вырвалось у Симонова.
— Кстати, почему вы не направили кожух на одорологическую экспертизу? Тогда сразу стало бы ясно, был ли он обработан, — наступательно произнесла Виртанен.
— Во всяком случае, ни «Шипром», ни бензином от кожуха не пахло, — съязвил эксперт.
— Ацетон, нашатырь, спирт, водка — быстро выдыхающиеся растворы, молекулы которых спустя… — Виртанен подсчитала, — …четыре часа двадцать пять минут могут обнаружить лишь одорологи. Но теперь это уже пустопорожний разговор, — сухо заключила она.