Расскажем чуть больше, чем мог сказать Шульгин тогда.
Первая беседа их в Москве состоялась 13 января 1926 года на квартире у Якушева, куда Шульгина привел «Антон Антонович» Дорожинский с должным соблюдением конспирации. Стол был сервирован перед горящим камином. «При разговоре присутствовал кто-то из старших членов организации, человек с умным, массивным лицом, который, однако, ничего не говорил, а только слушал, выражая свое сочувствие наклонением головы».
Это был генерал Потапов. Говорил больше Якушев, выказывая превосходное знание обстановки в эмиграции, которую не слиш ком уважал за раздоры. Говорил он умно, живо, хоть и не по-ораторски гладко. Он хвалил Шульгина за книгу «Дни». Когда же он заговорил о России, глаза его загорелись. Россия не умерла и будет жить, несмотря на большевистскую власть. Не умёр бессознательный жизненный инстинкт и сознательная воля к сопротивлению. Он был уверен в силе своей организации: «не выскребешь нас никакой ложкой хирурга» (читай Дзержинского, отметил Шульгин) Дело все в сроках. Якушев зло высмеивал социализм. «Что ж тут говорить: с социализмом сели в планетарную лужу».
В «Трех столицах»: «Никакого коммунизма больше нет, есть глупая болтовня людей, которым стыдно сознаться, что они кругом провалились, опростоволосились… Осталось лишь желание удержать за собой власть. Население большевиков ненавидит, и потому эта власть падет. Надо быть к этому готовым».
Якушев говорил о большевистской лжи. Мужикам землю обещали, а не дали. А их организация сделает все, чтобы выполнить то, что не успел сделать Столыпин. Он говорил о расслоении среди коммунистов — одни корчат из себя бар, другими пренебрегают…
Шульгин вспоминал: «Его очень занимала мысль пообедать сообща со мной в каком-нибудь шикарном ресторане, чтобы показать мне, как «живут и работают» в пролетарском государстве (впоследствии это было признано слишком опасным)».
Заговорили о евреях. Эмигранты считают, что в России царит беспросветное еврейское засилье. Якушев уверял, что на верхи пробивается и сильная русская струя. Евреи, разумеется, сильнее. Так пусть придавят еще, и тогда мы опомнимся. Россия-то восстанавливается русскими руками.
Из «Трех столиц»: «Это сделано русскими руками, и потому хотя мы и щеголяем сейчас в еврейской ермолке, но под ней, слава Тебе Господи, с каждым днем нам Бог мозгов прибавляет…»
Вот он, Якушев, сохраняет превосходные отношения с Троцким: «Он хочет познакомиться с вами. С еврейством надо как-то поладить, среди них есть люди.»
Шульгин ответил:
— Если вы считаете это полезным, я готов.
«Но Якушев, как бы спохватившись, дал отбой:
— Нет! Это слишком опасно!»
Так Шульгин вспоминал уже в 1966 году. Он считал, что опасно было и для Троцкого, этого негодяя, которому будто бы «где-то в Бразилии родственник разможжил голову пресс-папье», а разгар их борьбы со Сталиным был во время шульгинского посещения России.
И в то же время Шульгин боялся еврейских погромов, с чем Якушев охотно соглашался. Евреи совершают грубейшую ошибку, не поддерживая русских преемников советской власти. В эмиграции говорят о «еврейском фашизме» в России. Так оно и есть, но борьбу против него надо вести не погромами, а духовную, экономическую, политическую, ибо частичные избиения укрепляют психическую мощь мирового еврейства и ослабляют психику русской стихии…
Якушев боялся коренной ломки после падения большевиков. Если исключить их злоупотребления властью, истребление «буржуев», не так-то плохи самоуправление и децентрализация. Он с отвращением говорил о демократии, которую разводило Временное правительство, и склонялся к «силе, мощной духовно и достаточно численной количеством, силе приблизительно в типе выступившего сейчас на мировую арену фашизма» (разрядка В. Ш.).
Якушев, да и Шульгин тогда считали столыпинскую «ставку на сильных» с одновременной христианской милостью к слабым предвозвестьем фашизма.
Много позже Шульгин напишет:
«Но хитлеровцев (В. В. всегда писал Гитлера через X. — Д. Ж) только по невежеству называют фашистами. Они никогда не были фашистами и никогда себя сами так не называли. Они были «наци», т. е. национал-социалистами. Между этими двумя (неразб.) великая разница, что, конечно, когда-нибудь поймут».
Якушев склонялся к просвещенной монархии, называл имя великого князя Николая Николаевича и резко отрицательно относился к иностранному вмешательству в русские дела:
— Вы видели Россию, Василий Витальевич. Плохо, конечно, но скажите: находимся ли мы в таком положении, чтобы продаваться иностранцам за всякую цену?