В одной из позднейших заметок Шульгин рассказывал о начальнике владимирского КГБ, называя его то вымышленной фамилией Вишневский, то Владимиром Ивановичем. Он был чекистом еще при Сталине, что избавляет от дальнейших характеристик.
Когда Шульгина выпустили из Владимирской тюрьмы, они как-то сидели в служебном кабинете «Вишневского», где стоял бюст Дзержинского. Хозяин кабинета указал на него рукой:
— Вот кто вас разыграл!
— Не очень ясно, кто кого разыграл.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы читали книгу «Три столицы»? — спросил Шульгин.
— Достать ее трудновато. Она запрещена у нас.
— Но не для вас же.
— Конечно. Я ее достану.
Шульгину книгу прислали из Югославии, на адрес полковника, который сказал:
— Ну, знаете, Василий Витальевич, за эту книгу вас действительно надо было повесить.
Это и надо было Шульгину, который спросил:
— Несомненно. Но какую казнь придумать тому, кто смотрит на нас из угла?
— При чем тут Дзержинский? Не он, а вы написали эту преступную книгу.
— Да, я написал. Но предложил мне написать эту книгу Якушев. А он не мог этого сделать без разрешения того, кто украшает ваш кабинет. Не ясно: кто кого разыграл…
Шульгин до конца жизни сомневался в том, что Якушев и его «заговорщическая дружина» (В. В. говорил, что познакомился во время поездки с девятнадцатью ее членами) верно служили ОГПУ. Они хотели трансформировать Россию по примеру Запада, не веря в творческую силу насильственного коммунизма, готовя переворот изнутри. В «Неопубликованной публицистике» он пишет:
«Шла тайная, но жестокая борьба между двумя претендентами на власть — Троцким и Сталиным. Тогда еще не было известно, кто победит. Под крылышком Троцкого собирались самые различные антисоветские и антисталинские группировки. Якушев определенно опасался Сталина. Быть может, ему было известно завещание Ленина, предупреждавшего партию в отношении Сталина.
Якушев был несомненным троцкистом в том смысле, что считал его умным и деловитым. Нерешенная в то время борьба между Троцким и Сталиным должна была влиять на тогдашних чекистов…
Однажды Якушев сказал мне:
— Что вы думаете о «Тресте»?
— Я думаю, что «Трест» есть антисоветская организация, и притом очень сильная, так как она не боится всесильной руки ГПУ.
На это он сказал:
— «Трест» — это измена, поднявшаяся в такие верхи, о которых вы даже не можете и помыслить».
После предположений о том, какие это были «верхи», Шульгин говорил о самодержавном деспотизме Сталина и о своей неминуемой гибели, если бы довелось не возвратиться за границу.
«Я не мог и не должен был остаться в России в 1926 году. Я шел путем, предначертанным мне судьбою. Я должен был написать книгу «Три столицы».
В ночь на 6 февраля Шульгин выехал в Минск вместе с «Антоном Антоновичем». Перевел его через границу все тот же «контрабандист Иван Иванович» Криницкий.
Потом Шульгин писал, что «был в совершеннейшем восторге от моих «контрабандистов» и одновременно огорчен тем, что П. Н. Врангель моими чувствами не воспламенился и «контрабандистами» заинтересоваться не захотел».
Первым делом по возвращении в Париж Шульгин пошел к Анжелине. И она сказала ему:
«До сих пор я говорила, что ваш сын жив, и я вас не обманывала. Но теперь должна вам сказать: он умер. Немного не дождался вас. Я вижу его могилу. Он умер, но жив. Он там, где Владимир. Это душа, которая ему покровительствует. Он очень любил вашего сына и там его встретил.
— Какой Владимир? — недоумевал Шульгин.
— Да это же вам близкий человек. Он старше вас, плотный такой, золотое пенсне… Вы с ним много работали…
Шульгин все не мог взять в толк, о ком речь.
— В газете, в газете работали. Вспомнили?
Он вспомнил. Вернее, предположил…
Это был Владимир Германович Иозефи. Предки его пришли из Австрии, но сам он получился совсем русак. Сперва он был женат на очень нервной даме (Кутузовой, вот память!), разошелся с ней и женился на молоденькой. Он был счастлив с ней. Она душилась духами Z’Or и народила ему кучу детей. В Киеве он был гласным городской Думы, после революции примкнул к Шульгину. Вместе они поехали в Екатеринодар, выпускали «Россию». Он брал на себя расходы и заботы, а от Шульгина требовал одного:
— Дорогой Василий Витальевич. Ваши статьи — хребет нашей газеты. Дайте статью, а все остальное устроится.
Где и как писались «Три столицы», мы уже знаем.
Но Шульгин не был бы Шульгиным, если бы не позволил себе литературное кокетство. Под занавес он изобретает монолог, в котором запрятан пространный разговор с Липеровичем, рядовым евреем. Шульгин предлагает ему объединиться против Бронштейна, а если худо придется евреям, то предлагает многомиллионную эвакуацию их в Крым и далее — то ли в Палестину, то ли в другие страны — испытать судьбу русской эмиграции. Он верит, что у евреев сердце будет обливаться кровью при прощании со второй родиной.