Но ты дорос до ступени, чтобы знать правду о своей земле. Йоги решили, что ты можешь видеть. Ибо другие имеют глаза и слепы, имеют уши — и глухи. Ты можешь видеть и слышать. И потому — иди…
— Я буду с тобой, — сказал йог. — Не бойся. В крайности, умрет твое тело. Твое «я» умереть не может. Ты бессмертен, как и я, как и все, как и всякая жизнь. Но и тело твое не умрет на этот раз. Но будь справедлив. Не дай красной ненависти ослепить зоркость зеленых глаз. Пусть вокруг тебя идет изумрудное сияние терпимости. И смерть отступит перед тобой. Иди.
Он подтолкнул меня, и я очутился близко от границ России.
Эта непонятная глава имеет назначение сделать для читателя более понятными дальнейшие непонятности этой книги.
III
Переход
Итак, я выпускаю все то, чему полагается быть «за завесой». Начало моего рассказа — вокзал. Мне было сказано явиться на такой-то вокзал такого-то города в такой-то стране, такого-то числа, в таком-то часу. Там за столиком будет сидеть молодой человек, т. е. средних лет. Красивый, в полу-пальто с серым мехом, мягкой шляпе. Я должен буду стать рядом с ним за общим столом и через некоторое время спросить у него по-русски, есть ли у него спички. Если он подаст мне спичечную коробку определенной марки, то это будет именно тот человек, который мне нужен, и больше мне ни о чем заботиться не полагается.
Я приехал на вокзал, и все прошло очень точно. На углу стола сидел человек, которого нельзя было не узнать по данному мне описанию. Я спросил спички, и он подал мне их, улыбнувшись при этом добродушно и грустно, как улыбаются только русские. Он был усталый, хотя молодой и неизможденный. Он давно устал и, должно быть, навсегда.
Марка на коробке оказалась та самая, а усталый человек сказал мне:
— Я возьму вам билеты и приду за вами.
Я хотел дать ему денег, но он сказал:
— Рассчитаемся в конце.
В каком конце?
Разумеется, я имел некоторую рекомендацию относительно людей, с которыми я связывался. Рекомендации были даже очень хорошие, в том смысле, что эти люди, вне их контрабандного ремесла, были люди безусловно честные и ни в коем случае меня не предадут. Да, ведь контрабанда к тому же, во все времена и у всех народов, из всех уголовных деяний была на особом счету. Известно, что в контрабандистском сердце есть:
Но…
Но сколько «рекомендаций» в наше время оказались несостоятельными, сколько раз обманывали и сколько раз обманывались! Поэтому я полученные рекомендации непрерывно проверял личными впечатлениями. Каждый человек ведь думает о себе, что он прирожденный тайноведец. Шерлока Холмса знаешь? Так вот, — подымай выше!
Впечатления у меня до сих пор были хорошие. Людей, которых я пока встретил, я просто не мог себе представить в роли предателей. И этот молодо-усталый или устало-молодой человек сразу был мне симпатичен.
Мы поехали. В купе нас было только двое, впрочем, был еще некто третий, весьма неприятный, — собачий холод. Почему в русских вагонах (до революции) было всегда тепло?!
Я очень завидовал моему спутнику. Он сейчас же улегся и спал крепчайшим сном вплоть до той минуты, когда в купе ввалилась банда людей, занявшая все восемь мест.
Ну ее совсем, эту «заграницу»! Почему в России (до революции) в купе полагалось только четыре человека и все, даже в третьем классе, имели спальное место?!
Шумная банда разбудила, моего спутника.
— Как вы можете спать, когда так холодно?
— О, я привык. Постоянно езжу.
По его ответу я понял, что он несет контрабандную связь между городом и границей. Моя личность была «случайный товар», настоящий же товар лежал на полках в виде больших тюков.
На одной из станций мы не выдержали и перешли во второй класс. Там было тепло и пусто.
Слегка подремали, и потом завязался разговор.
Я не ошибся. Конечно, он был офицер и, конечно, проделал всю страду Добровольческой армии. Начались необыкновенные рассказы, ставшие «обыкновенными историями». Бои, походы, тифы и все прочее. Раненный, он выполз из одной хаты, где перебили внезапно налетевшие большевики всех: всех товарищей. Спасся чудом.
Разве все мы, болтающиеся здесь в эмиграции, не «спасшиеся чудом»? Копните любого и услышите все то же самое. Я говорю, конечно, о тех, что боролись.