— И ты откроешь это? — Афина изобразила иронию.
— Да, я не скрою это от тебя.
— Ты раскроешь стратегию избранного?!
— Да.
— Зачем?
— Я объясню. Стратегия вот какая: я намерен использовать чужие сущности, доводить их до абсурда и через это переворачивать души людей.
— Непонятно.
— Например, Афродита. Ее силы прибавляются от каждого удачного любовного акта. Она им покровительствует. Моя Елена работала на нее. Кстати, имя Елена я потом заменю.
— На что?
— Пока не знаю. Неважно. Так вот, моя Елена не будет отвечать на ласки то Париса, то Одиссея, их ведь так зовут?
— В точности.
— Она вовлечет их в хоровод, который перевернет саму идею любви Афродиты. Когда люди начнут забывать себя в этом хороводе, они будут становиться моими.
— Мой Одиссей? — спокойно переспросила Афина.
— Я использую зону власти Артемиды, и Аполлона, и Ареса… Артемида вынужденно поделится со мной, когда люди станут превращаться в зверей: я подарю им сознание волков и собак — кому что… А кому и свиней. Деметре не понравится, как я использую виноград, Аресу — как я насмехаюсь над войной…
— А Фебби?
— Ему не понравится все.
— Ты либо обманул меня… Но как-то неумело, вряд ли. Или же раскрыл замысел. Никто не раскрывает цель избранного до конца. Зачем? Твоя стратегия умрет с заключительным словом.
Дионис покачал головой.
— Моя стратегия уже мертва. Она родилась мертвой. Я это понял. Она может побеждать при одном условии.
— Ну, что ж, открой и эту тайну, если так хочешь.
— Я обнаружил единственную в пантеоне зону власти, которая не подвергается моим искажениям. Я не способен без спроса отобрать оттуда силу. А раз так, весь план невыполним.
— Это, конечно, зона Отца.
— Нет. Это ты.
— Почему?
— Потому что твой способ выжить так же сложен, как и мой. Он произошел из первобытных. Ты — следующий шаг в развитии. Передо мной.
Афина собралась было аж задохнуться от такой безусловной, небывалой наглости по отношению к себе, но почему-то мозг ее, чистый и решительный, не возмутился, а слушал дальше.
— Они объединятся и примутся выставлять меня вон из пантеона. Тебя они терпели, ты была просто сильнее, а я совсем другой. Отец не даст это сделать, его пути неисповедимы, я чувствую, но раскол и борьбу я предчувствую тоже. Гермес, кажется, что-то просчитал, он привел меня к тебе, или наоборот, но предпочел не знать о содержании переговоров. Он примкнет к нам.
— К нам? — Афина отвернулась.
— Да, — Дионис не обратил внимания на ее движение. — Потому что сейчас я предложу тебе союз и ты его примешь.
Афина сделала несколько шагов прочь и, не поворачиваясь, сказала:
— Сестры не было. Я точно помню: не было никакой сестры.
Он кивнул.
И произнес бесстрастно, по-деловому:
— Знаешь, у этих греков утром возникла одна проблема. Твой избранный слишком увлечен моей Еленой, он может не заметить, как его убьют.
Аякс не умел сомневаться — он действовал. К вечеру, когда спартанцы, микенцы, критяне, беотийцы, фессалийцы, локры — в общем, племена греков, иногда неправильно называемые общим именем ахейцев, а иногда — столь же неправильно — единым для всех именем данов, когда это многотысячное сборище мужчин разожгло костры, жарило мясо, спало под звездами, менялось пленницами, бросало кости — саламинцы одни облачились в доспехи, приготовили мечи и копья. Аякс с Тевкром нарисовали на песке быструю атаку в темноте на шатер, где собирались главные басилевсы.
Аякс был уверен в успехе. То есть он был уверен, что Одиссея и Агамемнона зарезать успеет, а там как Мойра свяжет.
Он отошел в сторону принести жертву Афине. Это басилевс должен делать сам, так было принято на Саламине, и Аякс не делился правом на жертву даже с братом-лучником.
Овца вела себя тихо, как вдруг Теламонид услышал блеянье. Он придавил ее огромной рукой… Но блеяла не эта овца.
Из наступающих сумерек показались несколько баранов, за ними еще несколько, и наконец пастух. Против Аякса он был как чахлая ива рядом с вековым дубом. Их хорошо было бы запечатлеть вместе: так разительно выделялась мощь Те-ламонида, рядом с тонким фригийским пастухом.
Нет, это был не Парис. Парис давно расстался с баранами.
И ни Кассандра, ни сам Аполлон не видели этой встречи, так что запечатлеть ее поэтическим слогом было некому.
Жертвенная овца сделала странное: передние ноги ее подломились, и она в нелепой позе упала на колени перед наступающими баранами.
Аякс с клинком наготове раздумывал, кому отсечь голову раньше: овечке или пастуху, нарушившему священное уединение басилевса.