— Радуйся, герой! — как ни в чем не бывало сказал пастух. — Ты наконец-то решился?
Аякс увидел, что передний баран улыбается.
— Тот же подвиг свершил десять оборотов солнца тому наследник Парис. В одиночку победил всех сыновей Приама. Ты идешь по его следу.
Аяксу было неприятно, что его сравнили с Парисом. Он занес жертвенный клинок.
— Вот только Парис тогда никого не убил, — продолжал пастух. — Это, конечно, роняет величие героя.
Но примет ли Афина жертву, если он осквернит место другим нечистым трупом?
— Я считаю, ты должен перебить вождей в одиночку, чтобы превзойти Париса, — говорил пастух. — Я знаю, твоя задача — превзойти Ахилла, но именно Парис отправил его отдыхать. Начни сам, они не смогут сопротивляться тебе.
Бараны часто-часто заблеяли.
— Блеянье моих баранов создает колебания воздуха. Так же пели стада Париса. Да и Одиссей, говоря откровенно, достиг дружбы Агамемнона, потому что слушал, слушал, как шум прибоя сливается с мудрой песней его овец и горных козлов. Музыка направляет героев. А это особая музыка, о ней не знают те, кто прячется в городах за стенами. Ахилл слушал девственниц, которые кричали от ужаса. Иди, Теламонид, порази первым своего врага, кто твой враг, кто тебе сейчас более всех ненавистен?.. Ну? Начинай же, герой!..
Тевкр был готов. Все были готовы. Атридесы давно скрылись в шатре, к ним давно явились Нестор, Одиссей, Идоменей. Они скоро удивятся, где Аякс Теламонид. Они скоро вообще разойдутся.
Сигнала не было.
Когда Тевкр стал искать брата, спустя полночи, он нашел его… Он схватился за голову, он смотрел на луну, чтобы отвлечься, и не понимал.
Нет, Аякс был жив. Он валялся посреди двух или трех десятков растерзанных, обезглавленных баранов. Он катался по земле, пачкаясь в их крови, к нему приставали обрывки их шерсти.
— Агамемнон! — рычал Аякс. — Ты мертв! Мертв, мертв, я держу твою голову! — и хохотал.
Когда на крики подоспела ночная стража Диомеда, когда ахейцы с изумлением увидали эту бойню, когда Аякс в безумии назвал все отрубленные бараньи головы именами басилевсов, из кустов скромно выступила невредимая, предназначенная к жертвоприношению овечка.
— Я избавил тебя от выбора, — сказал Дионис.
— Это не выбор. Это запоздалое исполнение, — ответила Афина. — Но я благодарю тебя.
Это все равно, как если бы он принужден был стереть с лица земли одну Елену ради сохранения другой. После того, как избранный назван, не может быть выбора, выбор сделан. Но это не прибавляет счастья. Того, которое любой ценой.
Аякс имел надежды на благоволение Афины. Это Афина избрала Одиссея. Теламонид ей нравился. Одиссей был лучше.
Аякс был идеальным героем прошлого. Вот чем он напоминал Гектора. А Бакху он еще чем-то напоминал Мес-Су.
Хотя, возможно, только лишь фигурой. В любом случае Мес-Су повезло больше.
— Я не хотела смотреть, но он убил себя, да?
— Он бросился на меч с восходом солнца.
— Лучше бы ты оставил его безумным.
— Ты действительно считаешь, что так было бы лучше?
Афина подумала.
— Нет.
Дионис кивнул, точно как вчера. И, точно как вчера, продолжил:
— Я там позаимствовал стадо этих животных. Я бы мог сам возместить владельцу. Но я подумал, что это твой избранный сидел в шатре с Атридесами.
— Ты щепетилен со смертными.
— Стадо баранов — все, что имел попавшийся под руку смертный. Дай ему взамен чуточку силы.
— Что ему дать, удачу или мудрость?
— Это пастух. Он философ. Дай ему чуточку мудрости.
Афина усмехнулась.
— Как, ты говоришь, его зовут?
Дионис сделал отрицающий жест:
— Нет-нет, это просто пастух. Его жизнь течет в мире и забвении. Не надо тащить его в нашу историю.
Песнь девятнадцатая
Леопарды! Он забыл о них… На каждом шагу в этих воспоминаниях: забыл, вспомнил, память умерла, память вернулась. С ума сходят другие, но лишая их разума — кого навсегда, кого на время — он и сам приобретает щепотку сумасшествия. От каждого по чуть-чуть, полное безумие!
Маленькая девочка стояла, широко раскрыв глаза. Так расширялись зрачки у маленькой Кассандры. Кассандра давно выросла, это другая маленькая девочка.
Девочка стояла, а леопарды не трогали ее. Откуда она взялась, почему забрела сюда, в эти камыши — никто не скажет. Она была бы уже растерзанным трупиком, хуже баранов Аякса. Но она стояла, и дышала, и удивлялась, и даже страх, кажется, прошел.