— Нет. Зачем ты скрывал его?
— Я не скрывал.
— Но я узнала сама.
— Откуда?
— Из молитв.
Одиссей обнял ее. Он делал это жестко, он был костист и не мягок. Прежде она полагала, что он груб.
— А ты скучаешь по троянцу?
— Парису? Нет.
— Почему?
— С ним я слишком боялась умереть.
— Нас хотели бы отыскать очень многие… — усмехнулся Одиссей.
— Это так сложно?
— Для них — да. Они не могут поверить, что их тиран живет с двумя десятками моряков и с одним кораблем угрожает всем берегам сразу.
— Сейчас на берегу пять кораблей.
— Два я захватил, а два уйдут в Ахайю по свои?; делам. Я только что узнал ужасную вещь.
И Одиссей усмехнулся снова.
— Агамемнон Атридес убит в своем доме сьоей женой. Представляешь?
Елена подошла к выходу из грота. Свет вырезал ее темный силуэт для Одиссея.
— Может быть, это сказка, наподобие наших? — спросила она. — О циклопе, о лотофагах, о Сцилле и Харибде? Нет?
— Нет.
— Но тогда Атридесы не существуют. Агамемнон мертв, Менелай все равно что мертв — он раб в Черной Земле.
И она проговорила несколько фраз по-своему. Между незнакомых слов Одиссей услышал видоизмененное, глухое свое имя и имя Диомеда.
— Я сказала, что Атридесы теперь — вы.
Одиссей помолчал.
— Я Лаэртид, — наконец произнес он.
— Потому я и спросила, вспоминаешь ли ты свою жену. Тебе лучше стать Атридесом.
— Мой отец Лаэрт, а не Атрей.
— И твоя жена Пенелопа, а не Калипсо. Не так ли?
— Какое это имеет отношение к власти?
— Никакого, — ответила Елена.
Но Одиссей четко услышал: это имеет непосредственное отношение к власти, решающее отношение.
— Я хотел распустить слух о ветрах… — сказал он.
— Ветра спрятаны в мешок, мешок завязан узлом, секрет узла знаешь только ты, а значит лишь тебе позволено Эолом выпускать их на волю. Это можно спеть.
— Спой.
— Завтра. Утром звучит красивее.
— Хорошо.
Одиссей потянулся к Елене, но она отстранилась.
— Еще кое-что о Гелиосе. Нельзя есть мясо его священных быков. Существует земля, где бродят прекрасные быки, но их нельзя убивать и есть ни при каком голоде.
— Для чего это?
— Ты-то понимаешь, что Гелиос — не ахейский бог? Это могучий бог Ра, и я думаю, именно он держит сейчас в крепких руках нашего друга Менелая.
Что делал могучий бог Ра-Херу-Кхути, пока Елена произносила греческие слова, никто уже не узнает. А Менелай… Менелай прятался в тростнике с тремя давними, верными соратниками, и они до жути боялись крокодилов.
Крокодилы казались ахейцам гораздо страшнее и Гектора, и Ахиллеса. Хотя бы потому, что Гектор и Ахиллес были мертвы, а крокодилы живы.
Двести с лишним спутников Менелая, прибывшие с ним в страну Айгюптос, канули в неизвестность. Когда они высадились на берег и соблюдали боевой порядок, берег оставался пуст и безлюден. Пустым он был и другой раз, и третий. Но едва изголодавшиеся во время морского пути греки разошлись на разведку в поисках еды, едва они забыли о боевом строе, немыслимое число колесниц окружило их, пыль поднялась до неба… А потом пыль осела, и Менелай увидел, как его воинов со скрученными сзади руками гонят прочь, прочь, в неясное будущее.
Затем береговая стража спокойно, выполняя обыденное, сожгла корабль Менелая.
Менелай скрывался в тростниках долго. Они жевали тростник… Потом перестали бояться крокодилов. Потом ждали всплеска: вдруг появится крокодил — его можно будет убить и съесть. Хуже всего было то, что таинственного зеленого зверя никто из них не видывал даже в образе настенного рисунка. Съедобен ли он и как с ним сражаться, что применять, кроме храбрости — оставалось жутковатой загадкой.
Потом жути в этой загадке делалось все меньше и меньше, еще меньше, и наконец она превратилась в муторную, животную тоску, тягостную, как голод, как сиденье под Троей, как ожидание смерти.
В один прекрасный (или кошмарный) миг Менелай вдруг, сквозь отчаянье, вспомнил, что он брат самого басилевса басилевсов, выругался злобно на всех хеттов и египтян вместе и, покинув спасительный тростник, пошагал по равнине в ту сторону, куда угнали плененных ахейцев чужие колесницы.
Рамзес Великий не умер. Он страдал от жестокой боли: болели челюсти, голова, все тело… Анубис стоял у входа, нес стражу в изголовье, иногда брал за руку, но не уводил по дороге к свету. Рамзес ждал смерти каждый день: до сих пор он думал, что боль ее предвестник. Кто-то его обманул. Боль была, а смерти не было.