Ему нравились колючки, потому что они кололи руки и напоминали о вечной жизни. Мгновенная боль твердила: «Ты здесь, со мной», — и проходила при малейшем душевном усилии.
Его кожа тоже была вещественной, это нравилось. Он подозревал, что и она может исчезнуть, и потому лишних душевных усилий не делал.
На семнадцатый день он расфокусировал взгляд.
— Он уже наш или еще нет?
— Ну откуда же я знаю? — возмутился Гермес.
Арес глянул на Афродиту. Та демонстрировала полное равнодушие к предмету исследования.
— Тебе пора поговорить с ним.
— Без решения Отца? Да никогда в жизни! А она у меня долгая…
— Что вы спорите… — лениво произнесла богиня любви.
— Я бы сам с ним познакомился, но не могу оставить эту войну! — напористо сказал Арес.
— Да зачем с ним знакомиться? — отвечал Гермес. — Есть определенный ритуал. Тебя кто встречал, а?
— Я не помню, — отвернулся Арес.
Афродита мечтательно прикоснулась к своему телу.
— А меня пена морская… Было так забавно.
— И вообще, — проворчал Гермес, — каждый узнает все сам. Пора бы привыкнуть за столько-то лет.
— Они же не рождаются ежегодно!
— Они?! — переспросил Гермес.
Афродита очаровательно — как всегда, впрочем! — засмеялась.
— А кто?
— Мы, Марсик, мы…
— Каждый узнает себя сам, — повторил Гермес. — Кстати, недурно было бы написать это на дверях какого-нибудь храма.
— На дверях моих храмов я напишу: «Каждому свое!» — возразил Арес.
Едва ему это удалось — расфокусировать взгляд — как он тут же увидел переплетающиеся узоры, которые очень быстро двигались. Они действительно двигались слишком быстро, чтобы их заметить обычным, повседневным зрением, даже нечеловечески хорошим. Однако он почему-то был убежден, что они станут двигаться еще быстрее, еще и еще — придет час. Час превратится в минуту, минута в секунду, так будут пролетать жизни…
Безумное ускорение впереди, на дороге цивилизации. И что это за слово такое? Он не умел назвать иначе то, что видел впереди, а за быстрым-быстрым, недоступным простому глазу вращением заметил: кое-что все же обрело неподвижность, самостоятельность; кое-что, находится вне переплетения разноцветных, искрящихся, вполне красивых и завлекательных, но ему очевидных и более ненужных нитей.
Это были существа.
Он легко насчитал двенадцать существ, эти двенадцать словно ждали, когда он их тоже увидит, раз уже увидел узор. Были и другие, двенадцать вовсе не стало окончательным числом, оно не сияло ответом на все загадки, нет, такого глуповатого чувства он, слава… а кому слава? — в общем, не испытывал.
Но они были, и он их отчетливо видел вместе.
Он мог присоединиться, нарезав расстояние наподобие тростникового салата для самых нищих…
…это он, кажется, когда-то даже ел…
Он мог не присоединяться сколь угодно долго.
Что ему хотелось больше — он не знал. Прилагать усилия для выяснения — не собирался. Воспоминания закрыл, ключ надежно спрятал, где — забыл.
Посреди бела дня над Олимпом сверкнула молния.
Бывает так: седьмая песнь пропета, а восьмая еще не начата. Аэд оборвал строфу и взял паузу: то ли чтобы пригубить из кубка, то ли поддержать силы остатками ужина знатных басилевсов. Аэд может даже задремать, пригретый ласковым эгейским солнышком. Солнышко тут совсем не то что в Египте, оно ручное, доброе.
Предметы ясны, очертания их резки, порядочного грека тянет пофилософствовать. Это все солнышко…
Пока аэд отдыхает, мир словно бы замер. Для слушателя, разумеется, только для слушателя. Но у нас появилось время распутать тот самый узор и откусить краешек тайны.
Чуть-чуть, едва-едва…
Альфа, бета и гамма наблюдаемой картины человечества. Ну, еще дельта. И омега, куда без нее, тоже популярная буква. В XIII веке до всего-на-свете о них знают разве что Аполлон с Гермесом, ведь это Гермес украл у древнего пантеона идею иероглифов, а уж Аполлон со свойственной ему замысловатостью превратил чужие символы в греческий алфавит. Он еще не запущен в производство, письменности у Агамемнона, прости вождь, нет.
А у нас есть.
Итак…
АЛЬФА. Многообразие богов конечно и неизменно. То есть их никак не двенадцать, но и не десять тысяч. Их более ста, но менее семисот — это точно. И у них есть свойства.
Одно из свойств, наиболее известное среди людей, — бессмертие. Бессмертие это весьма относительно, назовем его неограниченной возможностью продления существования. Громоздко, зато точно. И тут богам жутко, до трепета необходимы люди.