— Вот о чем я думал в одиночестве.
— Итя вдруг понял, что он выбрал! — взволнованно докладывал Гермес. — Мистификация — это использование чужих сущностей. Чужих вместо своих. Но по-своему.
— ЕСЛИ ЭТО ТАК, ТО ЭТО СТРАШНАЯ СИЛА.
Отец греческо-эгейского пантеона казался спокойным. Страшная сила, укравшая жезл у Гермеса, его не пугала.
— НО ВЕДЬ ЕЩЕ НАДО ПРИДУМАТЬ, КАК ПРЕВРАТИТЬ ЕЕ В РЕЙТИНГ.
Песнь девятая
Так сложилась ситуация, в которую нынче почти невозможно поверить: бог Дионис, тот самый, что вывел евреев из Египта, встретился с народом Израиля и его патриархом еще раз, совершая путь с полуострова Синай на север.
Можно сколько угодно выкидывать слово из песни, можно лишить песню практически всех слов… Однако был день, и светило солнце, когда легкомысленный молодой странник увидел впереди нечто похожее на передвижной город. Он остановился, заглянул в себя, сверился с недавно найденным образом паутины и удивился.
Он пока не решил, какие будут его нечеловеческие возможности, но не сомневался, что в любом случае ни уничтожить, ни задержать его в этом скоплении людей никто не сумеет. Вернее, он об этом даже не задумался.
Неясное чувство всколыхнуло паутину. Паутина трепетала.
Кто-то из реальных хозяев мира нервничал.
Мес-Су взял в руки боевой топор. Он давно не упражнялся с ним вне шатра, а в шатре было мало места. Превращать воду в кровь не приходилось: для боев имелся Изис с передовым отрядом беспокойных головорезов, а от него в пустыне ждали, скорее, высечения воды из камня. От него ждали прямой спины и царской походки, ждали обетованной земли… Он скучал по своему топору.
Патриарх вздохнул, вышел из шатра.
Прекрасная амфора, похожая на талию танцовщицы, не может появиться иначе чем из глины. Но сделавшись амфорой, она не помнит себя глиной. Между пластом мокрой глины и изукрашенной тонкой амфорой столько же разницы, как между человеком и бессмертной сущностью.
Боги не желают помнить себя людьми. Это их право, и так устроен мир. Память смертного исчезает, когда приходит бессмертие. Траектория высокого полета хотя бы поначалу избавлена от травмирующего чувства тянущей вниз глины. В полете ничто не должно мешать парению, и глины нет, она забыта, она осталась с прежним, предварительным, кто прорвался один на много миллионов, но кого, в общем, уже тоже нет.
Дионис не имел никаких египетских имен. Он глядел на здоровяка с топором, выбравшегося из шатра и замершего синайской скалой.
Дионис чувствовал, что мог бы заставить их себя не видеть, или ему так казалось… Он хотел проверить свои силы, встретившись с мимолетными бабочками, лишенными вечности. Но эти люди попадали в просвет между двумя крыльями паутины: их не накрыли те, от кого приходил посланник в пустыню, но ими не управляли и не пользовались другие.
Деревянные шесты скрипели… Какой-то ящик хранился на весу. Ветер раскачивал его, ветер смешивал пыль с песком. Дионис нащупал бессмысленно отданную этими людьми энергию молитвы. Она кружилась вместе с песком и пылью вокруг ящика на деревянных шестах.
«Ты можешь забрать их силу», — просвистела истина в левое ухо.
Но кроме силы здесь было еще что-то тяжелое, мутное.
Что-то предназначенное персонально ему, но отчего хотелось пройти мимо.
Первым побуждением Мес-Су было убить увиденное. Оно представляло угрозу его власти.
И все же… Мес-Су помнил, что есть Великий Дом, помнил былую свою преданность. Это посольство? Мес-Су почудилось, будто страны Кемт никогда не было: время и каждодневные заботы оторвали его от старой родины. Теперь был только его народ, а он был вождем, и случайно выбранное слово «богоборец» превратилось в имя его народа.
Он боролся с многочисленными чужими богами ради… Ради которого?
Мес-Су, и брат его Атон-Рон, и все тысячи пустынных жителей не сомневались — ради единого бога, единосущего, воплощаемого сначала солнцем, а потом чистой идеей, ради Атона, избравшего всех этих людей. Они грязны и нищи, но они — избранники. Значит, они могут гордиться — и перед золотым Кемт, и перед железными хеттами.
Надо ли ради единого бога убивать посла долины Хапи?
Патриарх не видал этот образ больше десяти лет. Почему же он не изменился? Или стал еще моложе… Десять лет назад тот человек ушел, и он, Мес-Су, вопреки разуму и советам отпустил его.
Не понимая, что делает, он вернулся в шатер, сел и опустил голову на руки.
Все эти годы Мес-Су скучал по нему сильнее, намного сильнее, чем по своему топору.