— Лаэртид, — подсказал Диомед.
Одиссей пребывал в сложном положении. Он знал, что в Трое, как и везде, есть храм Афины, но вот хранится ли там некая священная реликвия, да и вообще хоть что-то ценное…
Но он понимал, что, дай Агамемнону малость подумать в тишине и спокойствии, оторви его мысль на ночь от бешеного Ахилла, обиженного Менелая, тщеславного Диомеда — и он примет единственно разумное решение, он попытается завершить войну и вернуться в Микены.
Бешеный, обиженный да тщеславный — эти еще способны не пустить его.
Бои с хеттами принесут новые горести Агамемнону. Потери среди союзников вызовут ненависть к нему и ослабят его власть. Если же он бросит против хеттов исключительно своих, микенцев да аргосцев со спартиатами, то потери в собственных рядах уменьшат его силу и опять же ослабят власть, только иным способом. А с хеттами тактических войн не бывает, хетты потому и не любят драться, что дерутся тупо и прямолинейно, насмерть.
Агамемнон уплывет, и Одиссей либо умрет последним брошенным ахейцем в Трое, либо бросится со скалы от тоски и бессилия.
От любви. Как это немыслимо глупо для Одиссея — бросаться со скалы от любви.
Да и зачем ему эта поддельная жена Менелая?
Но тем же трезвым умом, который не признавал падений со скал, Одиссей отдавал себе отчет: он выдумает какой угодно Палладий, лишь бы остаться рядом на берегу и не потерять надежды отнять ее и у Париса, и у Менелая, и у самого Агамемнона, и даже у Афродиты, если понадобится.
Ему надо было затянуть развязку.
Он перелез в том же месте, уже привычно повис, наблюдая мрак и прислушиваясь. Он мягко, неслышно спрыгнул…
И наконец произошло то, чего он боялся, что не могло не произойти, что было так предсказуемо. Острие копья уткнулось ему в грудь, прижало к стене — он поддался нажиму. Острие готово было скользнуть выше, в ту впадинку, между горлом и костью.
Он присмотрелся, мрак рассеялся, или от близости смерти его глаза сделались зорче. Юная, тонкая девушка, почти девчонка держала на весу громадную, длинную, как весло, пику.
Пика соединяла их, Одиссея и девушку.
— Ты силен врать, — сказала державшая пику, — заслушаешься.
Воин пошевелился. Все-таки женщина… Он справится.
— Даже хочется, чтобы твое вранье стало частью правды.
— Кто ты?
— Я? Ты же мой тайный жрец.
Одиссей резко дернулся и пика пригвоздила его к стене. Но не проткнула. Теперь острие аккуратно поддевало ребро Лаэртида.
Только тогда он осознал смысл ее слов.
— Ты… ты…
— Я начинаю посещать ваш мир. Почему бы нет? Оказывается, они водили меня за нос больше ста лет, господи!..
— Ты к кому обращаешься? — не понял Одиссей.
— К себе.
Он тяжело задышал, еще тяжелее, чем когда почувствовал копье у горла. Он либо сошел с ума, либо поднялся над людьми.
— Почему ты здесь?
— Потому что я там, где хочу быть. Странный вопрос.
— Что я должен делать?
Одиссей подумал и добавил:
— Ради тебя.
— О-о! — девушка почти улыбнулась, но как-то холодно. — Ради меня ты должен мне соответствовать.
Она подняла копье, и Одиссей опустился на землю. Не на колени, а просто сел у ее ног.
— Не вздумай на меня напасть, — сказала она. — Я не убью тебя, но тебе будет унизительно. А мне это не подходит.
— Почему?
— Ты должен мне соответствовать, — повторила Афина. — Значит, унижаться тебе нельзя. Ты мне такой станешь неинтересен.
Одиссей встал и смело взглянул ей в лицо.
— Вот так, — подтвердила она.
Мрак вокруг них снова сгустился.
— Мне здесь нравится, — услышал Одиссей голос.
Он провел руками сквозь темноту.
— Не прикасайся. Тебе придется испытать много всякого. Ты готов?
— Да.
— Я хочу, чтобы ты стал первым среди них.
— Ты пустишь меня в город?
Она рассмеялась.
— Значит, ты пришел не за этим?
Из темноты показалась нежная женская ручка, удерживающая ясеневое копье.
— Длина одиннадцать локтей. Это посвящено мне. Я только что взяла его в своем храме.
— Я…
Он протянул руку.
— Ты пришел не за этим. Тебе захотелось отобрать смуглую красавицу у Афродиты, не так ли? Это похвально. Ты мой, Лаэртид! Ты такой же, как я. Тебе не нужна красавица, но ты желаешь ее отобрать и присвоить.
— Меня потянуло к ней. Прости, богиня… Какая-то сила, я не мог ей противиться…
— Это была я.
Одиссей заговорил. Он нес все, что приходило в голову, открывал душу, просил, извинялся, рассказывал свои мечты, изливал старые обиды…
Вдруг он ощутил пустоту. Потом, в течение жизни, ему придется многократно изучить это ощущение. Внезапно нахлынувшая утрата. Он научится с этим справляться.
Чувство, когда бог покидает.
В случае Одиссея — временно.