– Телега, телега! – радостно кричали дети, подбегая к окну.
Полинька побледнела и закрыла лицо руками: В комнате было страшное молчание. Привязанный колокольчик уныло позванивал, когда коренная встряхивала головою. Безобразная Розка злилась и лаяла на телегу и особенно на ямщика, который дразнил ее кнутом. Карл Иваныч, дрожа всем телом, смотрел то на Полиньку, то на Каютина, стоявшего неподвижно среди комнаты с испуганным лицом.
– Шампанского! давайте пить и веселиться! – вдруг вскрикнул он и снова запел и завертелся по комнате.
– Где же вино? – спросила Полинька.
– В колодце у Доможирова… ла, ла, ла! – отвечал Каютин, напевая вальс Вебера и грациозно вальсируя с кисетом, который он держал за снурки, будто даму.
Все засмеялись.
– Зачем вы его туда кинули? – спросил Карл Иваныч.
– Ха, ха, ха! вот мило! как кинул? деньги заплатил, да кинуть! нет-с, я не такой! я его опустил, чтобы оно холоднее было.
– Я сбегаю принесу его.
Карл Иваныч побежал за бутылкой.
– Пока уложили бы чемодан и вещи в телегу, – заметила Надежда Сергеевна.
– Успеем, – беспечно отвечал Каютин, будто оставалось еще очень много времени, и, обратясь к Полиньке, тихо прибавил:
– Ну, Полинька, я уез…
И, не окончив своей фразы, он громко запел:
Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой!
Но и песни своей он не кончил, а снова обратился к Полиньке:
– Палагея Ивановна, спойте мне что-нибудь.
– Вот что вздумали! я стану петь!
– Отчего же и нет? Ну, пожалуй, если не хотите петь, так давайте пить; вот и Карл Иваныч… а, спасибо! холодно ли?
– Вот вам! – ставя на стол бутылку, сказал Карл Иваныч.
– А бокалы? – спросил Каютин.
– Какие бокалы! вот стаканы! – отвечала Полинька.
– Ах, бокалы бы лучше! ну, да нечего делать, давайте хоть стаканы.
И Каютин с наслаждением начал обивать смолу. Все смотрели с любопытством и все жались ближе.
– Тише, не разбейте, – заметила Ольга Александровна.
– Не бойтесь! – гордо ответил Каютин, обрезывая проволоку. – Ну, господа, стаканы!
– Вот, вот!
И ему подали на маленьком подносе несколько стаканов. Медленно начал Каютин вытаскивать пробку.
– Не нужно ли штопора? – наивно спросил Карл Иваныч.
Каютин залился смехом… Пробка сама выскочила с треском и ударила в потолок. Все отскочили с визгом и криком: каждый боялся пробки, как ракеты. Каютин так растерялся, что отчаянным голосом закричал:
– Стаканов, стаканов!
Несколько рук протянулось к нему; шипя и искрясь, полилась влага в стаканы.
– Ах, уйдет! уйдет квас! – закричали дети, увидав, как высоко поднялась пена.
Разлив вино по числу присутствующих, Каютин взял стакан и сказал:
– Господа, за здоровье Палагеи Ивановны!
– Нет, нет, за ваше скорое возвращение! – сказала Полинька краснея.
– Да, правда! – сказали все остальные.
– Желаю вам счастливого пути! – сказала Надежда Сергеевна.
– Желаю вам денег, – подходя к Каютину, сказала Ольга Александровна.
– Желаю вам… – и Карл Иваныч остановился, пристально посмотрел на Полиньку и договорил: – желаю вам воротиться к зиме.
Полинька взглядом поблагодарила доброго Карла Иваныча за такое великодушное желание.
– Ха, ха, ха! скоро, очень скоро! – заметил Каютин.
Полинька подошла к Каютину.
– Желаю вам, – сказала она нетвердым голосом, – веселой дороги и успеха во всех ваших предприятиях… чтоб вы были здоровы и веселы и не заб…
Полинька запила остальное. Каютин жадно слушал очаровательный и грустный голос своей невесты, которого предстояло ему не слышать, может быть, многие годы. Он обвел стаканом присутствующих, прощаясь со всеми и благодаря; глаза его остановились на Полиньке.
– Я сам себе желаю, – сказал он: – ну, да не скажу, чего я желаю…
И, выразительно посмотрев на Полиньку, он залпом выпил стакан до капли. Чтоб скрыть свое смущение, Карл Иваныч поднял пробку с полу и старался ее вставить снова в бутылку, удивляясь, что пробка так дурна.
– Уж смеркается, – заметила Надежда Сергеевна.
Все затихли и глядели друг на друга; казалось, ни у кого недоставало духу сказать: пора ехать. Каютин подошел к окну, заглянул в него и, обратясь к детям, сидевшим на окне, сказал дрожащим голосом:
– Ну, что? хотите ехать со мною, а? так собирайтесь: пора!
– Хотим, хотим! – радостно отвечали дети и, соскочив с окна, подбежали к матери, крича:
– Мы с дядей поедем!
– Полноте, он пошутил, – отвечала мать и обратилась к Каютину:
– В самом деле, не пора ли ехать?
– Надо сперва всем сесть! – заметила Надежда Сергеевна.
– Да, надо сесть! – повторил Каютин стараясь придать веселость своему голосу.
Полинька ничего не говорила; бледная, как смерть, она смотрела кругом в молчаливой тоске и машинально подражала движениям других. Все уселись. Каютину было так тяжело, что он через секунду же вскочил; все, крестясь, сделали то же.
– Ну…
И Каютин собрался с силами, подошел к руке Надежды Сергеевны и сказал умоляющим голосом;
– Прощайте, не оставьте Палагею Ивановну! Кирпичова успокаивала его и обещала как можно чаще навещать Полиньку.
Каютин подошел также к руке Ольги Александровны и, прощаясь, тоже просил о Полиньке.
– Прощай, дядя, прощай! – цепляясь за пальто Каютина, кричали дети и протягивали ему губы. И Каютин, приподняв каждого из них, крепко поцеловал детей: ему было невыносимо грустно расставаться со всем, что любила Полинька.
– Карл Иваныч, прощайте! – сказал Каютин, голос которого все больше и больше слабел.
Карл Иваныч стоял с узлами, которые готовился уложить в телегу.
– Прощайте! – отвечал он и не знал, как подать руку: обе его руки были заняты.
Каютин обнял его, крепко поцеловал и шепнул ему на ухо:
– Ради бога, не уезжайте с этой квартиры, не оставляйте ее одну.
– Как можно! как это можно!
И Карл Иванович побледнел при одной мысли переехать на другую квартиру.
Время настало проститься с Полинькой, которая с каким-то странным равнодушием глядела на прощанье; она, казалось, не верила своим глазам и ушам.
– Палагея Ивановна, проща…
Но у Каютина опять недостало голоса. Он нагнулся поцеловать ее руку; слезы брызнули из его глаз, и он долго, долго, не отрывал своих губ от руки Полиньки. Сначала Полинька вспыхнула, потом снова побледнела, глаза ее наполнились слезами, она нагнулась ему на плечо и тихо зарыдала. Каютин начал ее целовать, они его: они все забыли; слезы их смешались; ни клятв, ни слов не было; одни взгляды, но они так страшны были, что все прослезились, а Карл Иваныч, весь бледный, тяжело дыша, бросив узлы и не помня себя, ходил около прощающихся. Вдруг Полинька опомнилась, отскочила от Каютина, покраснела и, вытирая слезы, с принужденной улыбкой сказала:
– Пишите… не забудьте ваш адрес прислать.
Каютин был страшно расстроен; он расстегнул пальто, снова застегнул его.
– Слышали? адреса не забудьте! – повторила Полинька.
– Не забуду; вы, пожалуй, будете просить, чтоб я вашего адреса не забыл, – смеясь сквозь слезы, сказал Каютин и пошел к дверям; все за ним последовали… В телеге все уже было уложено Карлом Иванычем, Хозяйка, подбоченясь, стояла у ворот и радостно смотрела на печальное лицо Полиньки.
– Прощайте, Василиса Ивановна! – сказал Каютин. – Не обижайте Палагею Ивановну: я вам подарочек привезу.
– Благодарю, – отвечала хозяйка, – я не такая, чтоб кого обидеть!
– Ну, хорошо ли вам? – спросил Карл Иваныч, когда Каютин, еще раз перецеловав всех без церемонии в губы, влез в телегу.
– Славно! точно в кабриолете.
– Кисет взяли? – спросила Полинька.
– Взял: вот он!
И Каютин подкинул кисет, висевший на пуговице его пальто.