— Ну, ты еще будешь делать, — отвечала она. — Ведь ты год только как вышел из университета: когда же тебе…
— И еще надо взять в расчет, — начал Каютин, увлеченный своею мыслью, — что люди, пускающиеся у нас в такие отважные промыслы, все они без образования, даже часто без сведений, необходимых в том деле, которому они посвятили себя. Врожденный ум, инстинкт — скорее: железная настойчивость, постепенно приобретаемый опыт, русская сметливость да русское авось — вот единственные их руководители… Что же может сделать человек, у которого при доброй воле, трудолюбии, настойчивости и уме, разумеется, есть еще сведения?.. Я имею, — продолжал Каютин, одушевляясь более и более и начиная скорыми шагами ходить по комнате, — некоторые сведения в механике, в горном искусстве… водяные пути сообщения были всегда предметом особенных моих занятий…
— Поезжай в провинцию! — тихо и нерешительно сказала Полинька.
Каютин смешался. Будто ушат холодной воды вылили на него.
— Да, да… только как же, Полинька? ведь тогда нам нужно будет расстаться…
— И расстанемся.
— На несколько лет, — договорил он.
— Что ж делать!
— Нет, Полинька, нет… не говори! я не могу жить без тебя.
Полинька с упреком посмотрела на него.
— А твоя клятва? — сказала она. Каютин с минуту молчал.
— Я еду, еду! — наконец воскликнул он решительно. — Прости меня, Полинька, за минутное малодушие!.. Трудно мне будет расстаться с тобою… но так и быть… я еду, завтра же еду!.. Пусть не считают меня малодушным! пусть на меня не падает упрек, что я погубил наше счастье! Полинька! — заключил Каютин, вздрогнув и побледнев внезапно, — и у тебя слезы…
— Нет, — быстро сказала она, сделав над собою усилие и стараясь улыбнуться весело. — Мы будем писать…
— Да, каждую почту, — сказал он. — Руку, Полинька! жить и умереть друг для друга, что бы ни случилось. Не на день расстаемся мы, не к родным, не к друзьям, не на готовый хлеб еду… Бог знает, что ожидает, меня… Бог знает, что может случиться и с тобою… Ах, голубушка! сердце у меня, обливается кровью при мысли, что будет с тобою?.. Ведь без меня ты уж решительно одна здесь останешься…
— Да ведь и ты тоже один будешь.
— Один… один… Я дело другое: я мужчина…
— Ну, а я женщина, — шутя сказала Полинька.
— Клянусь же тебе, Полинька, что, куда бы ни занесла меня судьба, что бы ни случилось со мной, какие бы несчастия ни суждено мне вытерпеть, ни на минуту не расстанусь я с мыслью о тебе; она будет поддерживать меня в неудачах и несчастиях… и вся моя цель, мое постоянное желание будет поскорей воротиться к тебе… Верь мне, Полинька…
— Обещай только беречь себя для меня, и больше ничего не надо, — сказала Полинька.
— Да, да… я буду беречь себя… А ты, Полинька? как будешь жить ты… одна… работой… Тяжела такая жизнь.
— Жила же до сих пор, — сказала она.
— Жила… да ведь и я жил… и еще как жил! Ах, Полинька, скоро ли будем мы опять так жить?..
Он взглянул на Полиньку. Слезы текли по ее щекам… Он тоже зарыдал.
Но то была минутная и последняя вспышка горького чувства, разрывавшего их сердца. Когда через минуту Полинька подняла свою голову, скрытую на груди Каютина, лицо ее казалось уже светло и спокойно. Каютин ободрился.
Прежде всего я поеду к дяде, — говорил он, гладя ее черные роскошные волосы. — Поживу у старика, буду ухаживать за ним… Может быть, мне удастся выпросить у него несколько тысяч на разживу… Я буду присутствовать на всех ярмарках, на всех значительных рынках, сведу знакомство с купцами, с помещиками, стану присматриваться, прислушиваться… и тогда увижу, чем мне выгоднее будет заняться… Ах, какая досада, что мне нельзя завтра же ехать!