– А я бы вдул… – почти неслышно процедил сзади Борька.
– Такой мымре? – удивленным свистящим шепотом поинтересовался деливший с ним парту Андрон.
Ох уж эта мода на старинные и вообще «эдакие» имена! Борислав, Андрон, Шахрия (рыженькая и веснушчатая!), Ефрем, бр-р! Даже Серафим у них в классе имелся! После пушкинского «Пророка» к нему, разумеется, приклеилось прозвище Шестикрылый, что было на самом деле лучше явно женского Сима. Мия временами недоумевала: чем родители думают, когда так детей называют? Ведь наверняка, проходя в школе гоголевские «Мертвые души», смеялись над Маниловым с его Фемистоклюсом и Алкидом. А как до собственных детей доходит – давай изгаляться! Ладно бы в честь бабушек-дедушек, а то ведь чисто «по моде». Ее, например, назвали как раз в память об отцовской бабушке, да и с фамилией имя сочеталось более чем приятно: Мия Лиу! Отца она помнила плохо, но Мия Лиу – это вам не Шахрия Семенченко. Андрон – и вовсе Кузякин. Андрон Кузякин – разве не прелесть? Все звали Борькиного прихлебателя, разумеется, Кузей.
– Не, Кузя, не скажи… – лениво протянул Борька. – Гляди, как попкой виляет. Очень многообещающе…
Мия вздрогнула. Хотя и понимала, что Борькина реплика относится не к ней – к Белинской, все равно стало гадко.
Но рука будто сама собой изобразила под нарисованной на тетрадных полях лестницей скорченную мужскую фигуру. Голова вывернута, словно спрятавшийся под лестницей подросток заглядывает училке под юбку. Оснастила вывернутую физиономию круглыми выпуклыми очками – как у Петеньки со второго ряда. Полного придурка, кстати.
Фу, гадость! Но Мия ведь не такая! Карикатура на училку – одно, а вот это… Она стремительно замазала подглядывающего подростка. Очертания видны, но уже не понять: не то человек, не то мешок картошки. Очки, правда, просвечивают, ну и ладно. Мешок картошки в очках, очень смешно. Надо бы и остальное замазать, но почему-то ей стало жалко. Прикольно получилось. Очень уж точно схвачены характерные черты Неистовой Висы. Даже высокомерное выражение узкого лица… Хотя все равно гадость, конечно. Как будто она, Мия, ничем не лучше Борьки. А ведь она не такая! Не такая, не такая! Даже директор, на Борьку со товарищи взирающий неодобрительно, на нее смотрит с уважением. А это дорогого стоит.
Школа была непростая – элитная. И кто тут элита, в миллионный раз думала Мия. Эти вот, сытенькие и по уши упакованные мальчики, отпрыски «малиновых пиджаков» из девяностых, глядящие на всех сверху вниз и убежденные, что «бабло рулит»? Да они, если присмотреться, и сами в том отнюдь не уверены. Вот и пыжатся, строят из себя хозяев жизни. Типа самоутверждаются. Воспитанные гувернантками, они точно знают, какой вилочкой следует есть рыбу, и автоматически поддерживают на лице едва заметную «джентльменскую» улыбочку. И с той же улыбочкой легко всадят эту самую рыбную вилку в подходящую спину. Они ведь элита, хозяева жизни.
Мии везло. Она не была даже хорошенькой, не то что красавицей. Тельце тощенькое, плечики острые, коленки костлявые, лицо и вовсе… странное. Вроде и глаза большие, и ресницы не куцые, а вполне пушистые, и носик изящный, и губы не тонкие, не толстые, в самый раз. И ямочка чуть выше левого угла рта имелась вполне прелестная. Но даже она дела не спасала: в целом выходило что-то невразумительное. Борька с присными Мию просто не замечал. Никто не замечал. Ну, кроме учителей. Училась Мия старательно: в элитную школу ей помогла пристроиться одна из маминых пациенток, и Мия, вглядываясь в зеркало, благословляла подаренную возможность «приподняться». Раз уж родилась не во дворце (ох, не во дворце), да и внешностью небеса не так чтоб… одарили, значит, надо брать мозгами.
Ничего, выровняешься, не переживай, утешала мама. Хотя Мия и не думала переживать. Ну разве что… самую чуточку.
«Выровнялась» она внезапно, за последнее лето. Как раз к выпускному классу.
В один из первых сентябрьских дней Борька прижал ее в углу за раздевалкой – пока что пустой за ненадобностью. В углу было темно и пыльно, пахло тряпками и чистящими средствами – кажется, именно тут, вон в том шкафчике, которого почти не видно, уборщица хранила свои причиндалы. Уборщицы, точнее: здание было немаленькое, и уборщиц директор держал целых трех. Вот бы хоть одна появилась!
Но для уборки было слишком рано.
– Ух ты, какая у нас цыпочка вылупилась, – с гаденькой улыбочкой протянул Борька, поудобнее укладывая согнутую в локте левую руку – так, чтобы предплечье пришлось прямо поперек Мииного горла. Рука оказалась тяжелая, как водопроводная труба, дышать стало почти нечем, в глазах темнело. Борька был выше ее на полторы головы и шире чуть не вдвое.