Три ступеньки.
Многие люди боятся одиночества.
«- Что такое счастье?
- Никогда не быть одной», - прочитал я в каком-то интервью. Смешно. Меня одиночество лечит. Представьте себе: вечер, приглушенный свет в заставленной книгами гостиной, чашка чая на низеньком столике и тишина... блаженная, никем не нарушаемая тишина. И тебя больше нет, ты сливаешься с миром, становишься его крохотной частицей, растворяешься во вселенной. Прекрасное чувство. Все так четко и осязаемо: шершавые ручки кресла, выцветшие надписи на полуистлевших корешках, запахи...
В последнее время я лишен и этой радости. Во всем виновата Вера, прицепилась ко мне словно пиявка, вьется вокруг меня целыми днями: «Юрочка то, Юрочка это... А не хочешь ли чаю?»
- Вера, - говорю я, - тебе больше нечем заняться?
- Нечем, - отвечает она, не понимая намека, и принимается мыть посуду. Это ее любимое занятие.
Вера заявилась ко мне сразу после бабушкиных похорон и заявила, что она меня не бросит.
- Я буду покупать продукты, убираться, готовить и всякое такое прочее... - сказала она.
Я ответил, что готовить мне не нужно, руки у меня еще не отсохли, протереть пыль я тоже в состоянии, а насчет такого прочего пусть даже не мечтает. Вера покраснела и пробормотала еле слышно, что под таким прочим мы, наверное, понимаем разные вещи. Надо сказать, за год она значительно превысила свои полномочия. Самое дурацкое во всей этой ситуации то, что без нее я действительно не могу обходиться, точнее, без ее помощи.
Влюбилась она в меня, что ли? Да, нет, не может быть! Хотя бы уже потому, что никакой любви в природе не существует. Ее придумали для оправдания своих дурных поступков. Легче всего сказать: «Я влюбился» судье, который рассматривает дело, надоедливой старой супруге, родителям. Два простых слова и дальше можно говорить что угодно. Любовь, как нечто иррациональное, уже не поддается объяснению, как и вызванные ей поступки. Очень удобно.
Я много думал, что же так тянет людей друг к другу? И наконец понял: всего лишь инстинкт. Человек – стадное животное.
А как же я? Я выше всего этого. Я подавил свою животную сущность, вознесся над ней, я полностью свободен. Вера считает, что я лукавлю. Ничуть.
- Вера, никакой любви нет, - вдалбливаю я в ее головку, - только закон притяжения, заставляющий сбиваться в стаи ради продолжения рода, удовлетворения собственного тщеславия, амбиций...
- Просто, ты никогда не любил.
- Можно подумать, меня любили! - возмущаюсь я.
- А как же Зинаида Андреевна? - не унимается Вера.
- Бабушка? - я задумываюсь. - Понимаешь, есть определенный тип людей, добровольные мученики. Взваливают на себя непосильную ношу, гордятся собой, выставляют на показ милосердие...
- Дурак ты, Юра!
- Я не дурак, я – ноша.
Интересно, заметила ли она тогда, что я врал? Увидела, как больно мне вспоминать? Ведь, на самом деле, только бабушке я и был нужен.
Бабушка была доброй. Она всех подбирала. Меня, например, словно брошенного в подъезде котёнка. Несколько лет назад на одном из московских вокзалов подобрала она и Веру. Семнадцатилетняя девчонка стояла у пригородных касс и ревела белугой. Оказалось, она приехала в Москву из Рязани поступать в пединститут. В привокзальной толчее у Веры вытащили кошелёк («А ведь говорили умные люди: не клади все деньги в одно место») и теперь она не знала, что делать. Бабушка, конечно же, потащила её к нам в Подмосковье.
Помню свой шок от увиденного. Вера в жуткой вязаной кофте с огромными пуговицами (она никогда не умела нормально одеваться) стоит, уставившись на моё кресло, и наивно так заявляет: «Ой, а у него что, ножки отсохли?» Ещё одно её уникальное качество – придумывать одной ей понятные слова и выражения. И этот человек мечтает стать учителем! С такой-то речью! В тот момент мне захотелось дать ей по голове чем-нибудь тяжёлым. Я уже приготовил было ехидную фразочку и даже открыл рот, чтобы её произнести, как вмешалась бабушка и рассказала душещипательную историю о том, как на меня пятилетнего грохнулась с крыши ледяная глыба и переломила мой позвоночник, погребя под собой не только моё хрупкое тельце и способность ходить, а также отчего-то всю любовь и нежность моих родителей.
- Понимаете, Вера, - сказала она в конце. - Не у всех, к сожалению, хватает душевных сил заботиться о больном ребёнке. И не нам осуждать людскую слабость.
Что ж, а вот я осудил.
Бабушка Вере дала денег, поселила у нас, пока та не поступила в институт и не получила место в общежитие.
У нас постоянно кто-то жил. Лет пять назад обитался один бомж: помылся, отъелся, взял взаймы на билет до Волгограда и исчез. Другой его собрат церемониться не стал и в первую же ночь стащил все наши сбережения.
- Бог дал, Бог взял, - сказала на это бабушка и продолжила приводить в квартиру всех нуждающихся.
- Ты горд, наверное, через неё, - говорит Вера.
- Не через неё, а ей! - почти кричу я, подавляя рвущееся наружу раздражение. Ненавижу её манеру выражаться. - И совсем не горд.
В нашем доме бабушку считали, если не сумасшедшей, то с небольшой придурью это точно. Её называли «кошатницей», хотя постоянно кошки в квартире не жили. Они приходили несколько раз в день, через открытую форточку забирались в кухню, где их всегда ждали миски с едой и свежая вода в блюдце. Наевшись, кошки тем же путём уходили на улицу. Зимними ночами грелись на расстеленных у батареи ковриках. Именно поэтому в кухне и коридоре у нас было холодно словно в Антарктиде.
После бабушкиной смерти кошачий поток иссяк. Осталась одна Рыжуха, старая облезлая кошка. Её левый глаз видет из рук вон плохо, правый покрывает мутная плёнка. На улицу она теперь выходит цивилизованным путём – через дверь.
Это было в конце декабря. Вера влетела ко мне словно за ней гналась стая бездомных собак.
- На улице чудеса просто! - заявила она, стряхивая снег с куртки.
- Замечательно! Теперь у меня на придверном коврике будет холодно и сыро.
- Ну, что ты всё ворчишь и ворчишь? - Вера закружилась по комнате.
- Ты пьяная? - её румяное лицо и лихорадочно блестящие глаза вызывали подозрение.
- Да нет же, дурачок! Просто на площади такую ёлку классную постановили!
- Что сделали? Постановили?
- Ну, в землю воткнули.
Молчу. Говори, не говори – толку не будет. Постановили! Надо же!
- Юрочка, - продолжала Вера, - там такая погода замечательная! Снег как ледушки прозрачный!
- Зима, - возразил я, - это мороз, темнота в четыре вечера и гололёд. А ещё ледяные глыбы на крышах, которые никто не убирает и которые потом калечат жизнь невинным людям.
- Какой же ты бука! - она потрепала меня за волосы. Идиотская манера! Ненавижу, когда меня трогают!
Бормоча под нос песенку о маленькой ёлочке, взятой домой из лесу, Вера отправилась в кухню греметь посудой.
- Кстати, - крикнула она через несколько минут, - ты когда последний раз был на улице?
- Лет пять назад.
- Пять лет? - Вера появилась в комнате, с её рук безобразной белой массой свисала мыльная пена. Отваливаясь неровными кусками, она падала на ковёр, оставляя на нём белёсые пятна.
- Ты чего делаешь? - разозлился я. - Зачем столько пены?
- Посуду мою.
- Какую посуду? Она же и так чистая!
- Так Новый год же! - Вера встряхнула руками, поселив мыльные пятна ещё и на стене. - Я и окна помыть хотела. А чего ты так долго на улицу не выходишь?
Вот те раз! Ничего, что я в инвалидном кресле сижу?