— Тараско, внучек родной! — только и вымолвила бабуня, заливаясь слезами.
Вышел дед. И Тарас удивился тому, что дед оказался удивительно белым и маленьким, словно засохший боровичок. Приблизился к внуку, лобызнул сдержанно и, растворив дверь, пригласил в хату.
— Долго же ты к нам добирался, — укоризненно заметил он, усевшись за стол. Бабка тем временем засуетилась с дверцами и ящичками старенького своего шкафчика, доставая оттуда посуду и снедь.
Гость осмотрелся. Все в комнате оставалось таким же, как и девять лет назад. Те же занавесочки, те же табуретки. Сундук все тот же в углу — будто и не было всех этих лет между сегодняшним утром и тем, последним, днем, когда он без всякого предуведомления и объяснения потихоньку улизнул из хаты и исчез навсегда.
— Что, смотришь, как мы живем? — глухо пробасил дед. — Так же все и живем. Не богато и не худо. А в добре и красне жить хорошо и во сне. Вот телевизор Василь подарил, дай Бог ему здоровья! А так все по-старому. Отповидай лучше, як ты сам жил?
— Чого ты, старый? — вступилась бабка. — Не успели к столу, а ты с балачками. Дай хлопцу поснидать! С дороги, чай. Поснидайте, а после и пытай.
— И то правда, — согласился дед. — Без обеда не красна и беседа. — Он взял за горлышко бутылку и налил из нее сначала в стакан Тарасу, а затем себе.
— Спасибо, что приехал. Хоть побачили мы с бабкой перед смертью. Эта курва с косой такая, шо прийдет — и на печи найдет. А мы с бабкой только и жили, шо думками за тэбэ. Дюже надеялись, что приедешь, та заберешь хлопца, як трэба. А ты запозднился шибко.
Бабка всхлипнула и утерла глаза кончиком фартука. Дед поерзал на месте, крякнул и приказал бабке:
— Поди, Ганна, погляди во двор! Не пришел бы кто ненароком. Та пошукай Тараску. А мы тут побалакаем трошки. Не бабье дело чоловичьи балачки слухать!
Сморкаясь в подол, выгребла бабка за дверь, плотно притворив ее за собой.
— Ну, теперь сказывай, внук, як жил, як живешь, и с якими думками до нас завернул?
— Живу, как все, — сказал Тарас, недовольно морщась. Ох, как не хотел он этого разговора! Просто все нутро возбуждалось и порывалось вскочить и убежать. Тарас вообще терпеть не мог разговоров о его жизни. Любят все соваться в чужие жизни и копаться в чужих душах. Да еще со своими оценками да советами. В чужой-то жизни куда как просто разбираться! Да и какая там, к черту, жизнь! Все как-то пошло в ней наперекосяк.
Вообще-то, конечно, жил он, как того сам хотел. А хотел он в жизни только свободы. И берег свою свободу пуще всего. Потому что свободный человек — царь своей судьбы. И распорядиться ею он волен по-царски. Но только чтоб ни одна живая душа не влезала! И не мешала…
— Чую, внучек: так гарно жил, шо и балакать важко! — участливо промолвил дед.
— Отчего же тяжко? — отозвался Тарас. — Вовсе нет. Я же сказал, что живу, как все. Учился, работал. Теперь занимаюсь общественной деятельностью.
— А шо цэ такэ, наприклад, общественная деятельность? — поинтересовался дед.
— Ну, политика.
— Ага! Цэ така страшна преисподняя, сожравшая и Россию, и нашу бедную Украину, и всех сусидов наших закордонных порушила, розняла, як прутнев на венике. И ты клопочишься в этом поганом болоте?
— Почему сразу уж и поганом? Да, когда в стране совершаются перевороты, смена власти и политического курса, то, естественно, различные смуты и брожения в обществе неизбежны.
— Ты мне тут агитационные байки не розмовляй! Я и сам кое-что в этой жизни еще разумею. Особенно шо за перевороты. Когда происходят перевороты, то непременно летят головы. И, к сожалению, вовсе не тех, кто перевернулся. А тех миллионов, которые подвернулись под эти самые перевороты. Так что ты тут не заводи мне гопака, а отповидай, як ты розумиешь до сына свого поступить? Бо до политики ты, видать, шибко горазд, а до родной дытыны и руки, и ноги коротки зробылысь.
— Насколько я знаю, о нем уж и без меня позаботились?
— А шо робыты? Якшо ридны батько та маты побросалы, то приходится дидам клопотаться.
— Но, ведь, это вы с бабуней его выкормили.
Дед вздохнул тяжело, опустил седую свою голову долу и задумался.
— Я не ворог дытыне, — наконец, промолвил он. — Мы балакали с Алхасом. Доси мы гудувалы Тараску, а после вин будет. А на погибель кидать хлопца я не собираюсь.
— Но, ведь, ты же знаешь, что он мой сын! — воскликнул Тарас.
— Та цыть! Звился, як пивень! Дюже поздно ты вспомнил про своего сына! Поменьше бы шлялся, да со своею ненаглядной политикой цацкался, а лучше сынов добрых растил. Сына ты свого недостоин. Да и нет у тебя ничего за душой, чтоб дитями заниматься. Только и умеешь, что строгать их и бросать на произвол судьбы. Скольким дитям и их матерям ты жизни узувечил, деятель? Язык ишо поворачивается общественной деятельностью похваляться. Все вы, такие "деятели", способны только жизни чужие гробить. И ты, и твоя полюбовница, шлюха подзаборная! Будьте вы прокляты, "деятели" чертовы! Будь моя воля, так я бы вас не то, чтоб из страны, со всего свиту геть вышвырнул бы, шоб не баламутили добрых людей своею скотской политикой.