«Щенок! Гаденыш! Уродец!» – кричали люди, чьи обеды он портил, и кидали ему вслед что попало – то зонтик, трость, или сам испорченный обед, а то и пригоршню монет.
Скрывшись от незадачливых любителей сэндвичей, Сучок сгибался так, что его голова оказывалась на уровне колен. Он бульках и хрипел, все его тело сотрясалось. Можно было подумать, что у молодого человека случился приступ какой-то страшной и мучительной болезни. Но то был всего лишь смех Сучка.
И вот Сучок, умевший только плеваться, кошмарно бегать и еще более кошмарно хохотать, внезапно для самого себя захотел произвести хорошее впечатление.
Он широко расставил ноги, приподнял руки, согнутые в локтях, и, шевеля пальцами так, словно играл на невидимой электрогитаре, замотал головой направо и налево в такт несуществующему ритму. При этом он поглядывал на наследницу Софью с пугающим оскалом скованных брекетами зубов.
Но это был не весь перформанс. В дополнение ко всему Сучок еще и пел:
Все ваще отстой поганый,
И чернеют в сердце раны,
Хлещет кровь из всех порезов
Что я сам в себе прорезал.
Жизнь гноится, типа язва,
Лучше было сдохнуть сразу.
Мир мой внутренний страдает,
Никто его не понимает!
Все бесчувственные твари,
Все мне то и дело врали!
Я один и одинокий,
Как будто на луне далекой.
Все насилуют мой мозг,
Словно я помойный пес!
Но я вижу – ты крутая,
Не как все, совсем другая.
Ты, по ходу, супер, детка!
Говорю такое редко,
Но с тобою, может быть,
Я готов всю ночь тусить!
– Всю ночь тусить… – тихо повторила Софья.
Глаза ее были полны слез, и от этого казалось, что у нее не два, а четыре глаза под одной густой бровью, идущей от уха до уха.
Андроид окончил песню и вскинул вверх кулак. Зал, в который на странные звуки успели стечься все придворные, с облегчением вздохнул. Все зашевелились, закивали головами, защелкали языками. Некоторые кричали, закрывая ладонями уши, из которых шла кровь, как от команд капитана Конского. Даже сам Конский упал на колени и скрипел зубами так, что они на глазах превращались в крошку.
Действительно, мелодия песни едва ли могла считаться мелодией. Даже искренняя злоба и печаль молодого ломающегося голоса не сделали ее хоть сколько-нибудь приемлемой для человеческого слуха. Сучок пел так, что казалось, будто его голос исходил из глубокой шахты, чуть-чуть не дошедшей до ада, но зацепившей по пути место захоронения радиоактивных отходов.
– Э… возможно, стоит немного настроить звуковоспроизводящие динамики робота, – Серж Гаспарян, не расстающийся с берушами, первым оправился от увиденного и услышанного. – Многодолгочтимая наследница Софья, я верну его вам завтра же. Только вы, пожалуйста, не снижайте мой гонорар. Там, наверняка, делов-то – перепаять реле усилителя и подстроить частотный резонатор… Хотя, возможно, потребуется полная замена акустической системы. Счет за мои услуги, к глубокому сожалению, возрастет, но качество – вы же понимаете! Кто экономит на качестве звука, тот… ну вы же понимаете.
– Он поет, как ангел, – раздались в наступившей тишине слова наследницы Софьи. – С его чудных губ слетают именно те слова, которые я все время думаю. Он как будто поет моими мыслями, которых никому не понять!
Тут в зал впорхнули Три Толстушки.
– Простите нас, пожалуйста. Мы так хотели быть тут с самого начала, но… – Вера печально вздохнула. – Дела государственной важности. Нельзя же их просто так взять и отложить. Мы бы правда хотели, но нельзя же ведь.
Тут все присутствующие сообразили, что они оказались здесь не как иначе, а именно побросав свои дела. Все кинулись к выходам. Повар в суматохе влепил своими руками, вымазанными соусом бешамель, в спину красавицы-уборщицы. Красавица взвизгнула, и при этом обнаружилось, что у нее вставная челюсть, потому что челюсть выпала. Маленький дворник из ближнего зарубежья наступил на красивую челюсть ногами, обутыми в некрасивые дешевые кроссовки.