– Хватит, успокойся, – Конский огляделся, будто кто-то мог следить за ними. – Не так уж сильно тебе досталось. Женщину-ниндзя вот вообще убили доктором Гаспаряном по голове.
«Да уж лучше бы я сдох нахер ко всем херам это невыносимо меня выставили педрилой и заставляли нести полную пургу мне в жопу засадили ботинок размером с крокодила меня отдали на растерзанье маньяку и оставили в живых сумасшедшим одноглазым беззубым безумным с отрезанным языком и еще и обосравшимся в собственные штаны не менее семи раз ооооо лучше бы я сдох!»
– Так, прекрати жаловаться, – капитан Конский повысил голос до той частоты, на которой он начинает причинять боль. – Тебе еще во Дворце сцену отыграть, а потом свободен – подыхай, сколько влезет, бетмен хренов.
«Ты не понимаешь дурак дурак дурак думаешь будто у тебя роль хорошая капитан Конский а ты на самом деле тоже здесь плесень говна кусок ничего не решаешь шестерка дрянь дерьмо ненави…»
Дописать Раздвиног не успел, потому что капитан Конский вырвал блокнот и ручку из его растерзанных рук.
– У меня хоть язык есть, шваль. И я не хочу его лишиться из-за тебя или подобных тебе персонажей, недовольных решениями автора, – прошипел Конский, и добавил громко. – Наш автор – гений, самый человечный человек и вообще поистине божественная сущность! Если бы не он, я бы тебя нахуй послал! То есть… нахер. Да, автор говорит, что… Это негативно влияет на продвижение книг и… О! Смотрите, как высоко взошло солнце!
Спасибо, Конский! То есть… солнце влезло действительно высоко.
На самом деле Раздвиног был очень доволен и даже счастлив, что его вызвали во Дворец почетным гостем. Он любил Трех Толстушек за то, что те любили всех своих подданных, включая и его. Пока в жизнь Раздвинога не вмешался автор, все шло очень даже неплохо. Более того – все было просто офигенно. Раздвиног, конечно, предпочел бы другой термин, но на продвижение книги это повлияло бы крайне негативно.
«В самом деле, – рассуждал он, – я немного разнервничался из-за Конского. А ему повезло не больше чем мне – капитан не учит танцевать на шесте. Он всегда занят работой, только и делает, что словами ранит людей. То ли дело Три Толстушки – они не станут отбирать блокнот и они… они меня выслушают… ооо… они же такие же персонажи, как и я это бессмысленный фарс дайте мне умерь прошу прошу прошу просто умереть умоляю».
Как видите, Раздвиног был не глуп по-своему, но по-нашему – глуп, или наоборот – с изувеченными безумцами никогда нет никакой ясности.
«Дурак этот Сучок! – удивлялся он, вспоминая малолетнего гаденыша. – Зачем он кривит рожу и говорит «все отстой», когда каждый из нас хотел бы оказаться на его месте. Даже Конский хотел, хоть этот цепной пес никогда не признается – «слава автору! Гип-гип ура!» – да, так мы и поверили. Но маньяк… господи, это ведь правда было СЛИШКОМ! И, к тому же, совершенно неоправданно! Никто даже не увидел, как я страдаю…».
Должно быть, еще больше удивился бы Раздвиног, если б узнал, что этот маленький засранец Сучок – сын наркоторговца Сеткина. Тогда он, возможно, пересмотрел бы величину собственного унижения достопочтенным и весьма гениальным автором. Ведь женщина-тень не только погибла, но и от чистого сердца отдала цветок своей девственности наркоторговцу Сеткину, которому была верна всю жизнь и чьего сына растила в любви безо всякой взаимности.
Не считая демарша Раздвинога, происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали аплодисменты и взрывы салютом. Кучки восторженных людей толпились у пивных ларьков – «К черту хмурого! Выпью пива! Хочу запомнить этот день!». Иногда через улицу перебегали два-три алкоголика или наркомана, держа в руках цветочные букеты… Владельцам бутиков, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали свои галереи и прижимали свои носы к панорамным окнам, выходящим на проспект. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:
– Канатов!
– Канатов!
– Он вконец охренел!
– Но ТАКОГО мы еще не видели!
Порой пролетал полицейский на служебном мотоцикле, стыдясь, что тот марки BMW, а у его друзей лишь «Явы», «Уралы» и «Ижи». Порой какой-нибудь толстяк, пыхтя, бежал в проулок, стремясь выпить двести граммов водки втайне от жены.