Ленц попытался что-то сказать, но Фердинанд уже продолжал снова:
– Ты ведь знаешь, что я имею в виду: простую душу, еще не изъеденную скепсисом и сверхинтеллигенгностью. Парцифаль был глуп. Будь он умен, он никогда не завоевал бы кубок святого Грааля. Только глупец побеждает в жизни, умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не успев еще ничего начать. В трудные времена наивность – это самое драгоценное сокровище, это волшебный плащ, скрывающий те опасности, на которые умник прямо наскакивает, как загипнотизированный. – Он сделал глоток и посмотрел на меня огромными глазами, которые, словно куски неба, светились на его изборожденном морщинами лице. – Никогда не старайся узнать слишком много, Робби! Чем меньше знаешь, тем проще жить. Знание делает человека свободным, но несчастным. Выпьем лучше за наивность, за глупость и за всё, что с нею связано, – за любовь, за веру в будущее, за мечты о счастье; выпьем за дивную глупость, за утраченный рай!
Он сидел, отяжелевший и громоздкий, словно внезапно погрузившись в себя, в свое опьянение, этакий одинокий холм неисповедимой тоски. Его жизнь была разбита, и он знал, что ее уже не наладить… Он жил в своей большой студии, и его экономка стала его сожительницей.
Это была суровая грубоватая женщина, а Грау, напротив, несмотря на свое могучее тело, был очень чувствителен и несдержан. Он никак не мог порвать с ней, да теперь это, вероятно, было уже безразлично для него. Ему исполнилось сорок два года.
Хоть я и знал, что всё это от опьянения, но мне становилось как-то не по себе, когда я видел его таким. Он встречался с нами не часто и пил в одиночестве в своей мастерской. А это быстро ведет к гибели.
Мгновенная улыбка промелькнула на его лице. Он сунул мне в руку бокал:
– Пей, Робби. И спасайся. Помни о том, что я тебе говорил.
– Хорошо, Фердинанд.
Ленц завел патефон. У него была коллекция негритянских песен. Он проиграл нам некоторые из них: о Миссисипи, о собирателях хлопка, о знойных ночах и голубых тропических реках.
VI
Патриция Хольман жила в большом желтом доме, отделенном от улицы узкой полосой газона. Подъезд был освещен фонарем. Я остановил кадилляк. В колеблющемся свете фонаря машина поблескивала черным лаком и походила на могучего черного слона.
Я принарядился: кроме галстука, купил новую шляпу и перчатки, на мне было длинное пальто Ленца – великолепное серое пальто из тонкой шотландской шерсти. Экипированный таким образом, я хотел во что бы то ни стало рассеять впечатление от первой встречи, когда был пьян.
Я дал сигнал. Сразу же, подобно ракете, на всех пяти этажах лестницы вспыхнул свет. Загудел лифт. Он снижался, как светлая бадья, спускающаяся с неба. Патриция Хольман открыла дверь и быстро сбежала по ступенькам. На ней был короткий коричневый меховой жакет и узкая коричневая юбка.
– Алло! – она протянула мне руку. – Я так рада, что вышла. Весь день сидела дома.
Ее рукопожатие, более крепкое, чем можно было ожидать, понравилось мне. Я терпеть не мог людей с руками вялыми, точно дохлая рыба.
– Почему вы не сказали этого раньше? – спросил я. – Я заехал бы за вами еще днем.
– Разве у вас столько свободного времени? – Не так уж много, но я бы как-нибудь освободился. Она глубоко вздохнула:
– Какой чудесный воздух! Пахнет весной.
– Если хотите, мы можем подышать свежим воздухом вволю, – сказал я. – Поедем за город, в лес, – у меля машина. – При этом я небрежно показал на кадилляк, словно это был какой-нибудь старый фордик.
– Кадилляк? – Она изумленно посмотрела на меня. – Ваш собственный?
– На сегодняшний вечер. А вообще он принадлежит нашей мастерской. Мы его хорошенько подновили и надеемся заработать на нем, как еще никогда в жизни.
Я распахнул дверцу:
– Не поехать ли нам сначала в «Лозу» и поужинать? Как вы думаете?
– Поедем ужинать, но почему именно в «Лозу»? Я озадаченно посмотрел на нее. Это был единственный элегантный ресторан, который я знал.
– Откровенно говоря, – сказал я, – не знаю ничего лучшего. И потом мне кажется, что кадилляк кое к чему обязывает.
Она рассмеялась:
– В «Лозе» всегда скучная и чопорная публика. Поедем в другое место!
Я стоял в нерешительности. Моя мечта казаться солидным рассеивалась как дым.
– Тогда скажите сами, куда нам ехать, – сказал я. – В других ресторанах, где я иногда бываю, собирается грубоватый народ. Всё это, по-моему, не для вас.
– Почему вы так думаете? – Она быстро взглянула на меня. – Давайте попробуем.
– Ладно. – Я решительно изменил всю программу. – Если вы не из пугливых, тогда вот что: едем к Альфонсу.
– Альфонс! Это звучит гораздо приятнее, – ответила она. – А сегодня вечером я ничего не боюсь.
– Альфонс – владелец пивной, – сказал я. – Большой друг Ленца.
Она рассмеялась:
– По-моему, у Ленца всюду друзья.
Я кивнул:
– Он их легко находит. Вы могли это заметить на примере с Биндингом. – Ей-богу, правда, – ответила она. – Они подружились молниеносно.
Мы поехали.
x x x
Альфонс был грузным, спокойным человеком. Выдающиеся скулы. Маленькие глаза. Закатанные рукава рубашки. Руки как у гориллы. Он сам выполнял функции вышибалы и выставлял из своего заведения всякого, кто был ему не по вкусу, даже членов спортивного союза «Верность родине». Для особенно трудных гостей он держал под стойкой молоток. Пивная была расположена удобно – совсем рядом с больницей, и он экономил таким образом на транспортных расходах.
Волосатой лапой Альфонс провел по светлому еловому столу.
– Пива? – спросил он.
– Водки и чего-нибудь на закуску, – сказал я.
– А даме? – спросил Альфонс.
– И дама желает водки, – сказала Патриция Хольман.
– Крепко, крепко, – заметил Альфонс. – Могу предложить свиные отбивные с кислой капустой.
– Сам заколол свинью? – спросил я.
– А как же!
– Но даме, вероятно, хочется, что-нибудь полегче.
– Это вы несерьезно говорите, – возразил Альфонс. – Посмотрели бы сперва мои отбивные.
Он попросил кельнера показать нам порцию.
– Замечательная была свинья, – сказал он. – Медалистка. Два первых приза.
– Ну, тогда, конечно, устоять невозможно! – воскликнула Патриция Хольман. Ее уверенный тон удивил меня, – можно было подумать, что она годами посещала этот кабак.
Альфонс подмигнул:
– Значит, две порции?
Она кивнула.
– Хорошо! Пойду и выберу сам.
Он отправился на кухню.
– Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, – сказал я. – Вы мгновенно покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно он это делает только для завсегдатаев. Альфонс вернулся:
– Добавил вам еще свежей колбасы.
– Неплохая идея, – сказал я.
Альфонс доброжелательно посмотрел на нас. Принесли водку. Три рюмки. Одну для Альфонса.
– Что ж, давайте чокнемся, – сказал он. – Пусть паши дети заимеют богатых родителей.
Мы залпом опрокинули рюмки. Патриция тоже выпила водку одним духом.
– Крепко, крепко, – сказал Альфонс и зашаркал к твоей стойке.
– Нравится вам водка? – спросил я.
Она поежилась:
– Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом.
Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с аппетитом, которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее простая и непринужденная манера держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с Альфонсом и выпила вторую рюмку.
Он незаметно подмигнул мне, – дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток. Не то чтобы он разбирался в красоте или культуре человека, он умел верно определить его сущность.