Я вышел в прихожую к телефону, снял трубку и назвал номер. И пока ждал ответа, ощущал, как из черной трубки мягкой волной поднимается легкое нетерпение. Девушка оказалась дома. И когда ее низкий, хрипловатый голос, словно по волшебству, зазвучал вдруг во владениях фрау Залевски, среди кабаньих голов, запахов жира и звякающей посуды, — зазвучал медленно, тихо, так, будто она раздумывала над каждым словом, мое недовольство жизнью сняло как рукой. И я не только справился о том, как она доехала, но повесил трубку лишь после того, как договорился о свидании на послезавтра. И жизнь сразу перестала казаться мне такой пресной. «С ума сойти», — подумал я, тряхнув головой. Потом я снова поднял трубку и позвонил Кестеру.
— Билеты еще у тебя, Отто?
— Да.
— Ну и отлично. Тогда я тоже пойду на бокс.
После бокса мы еще побродили по ночному городу. Улицы были светлы и пустынны. Рекламные вывески сияли. В витринах бессмысленно горел свет. В одной из них стояли голые восковые куклы с раскрашенными лицами. Они выглядели таинственно и развратно. Рядом сверкали драгоценности. Дальше был универмаг, залитый светом, как собор. Витрины пенились пестрым, сверкающим шелком. У входа в кино сидели на корточках бледные, изможденные люди. А рядом красовалась витрина продовольственного магазина. В ней громоздились башни из консервных коробок, вяли окутанные ватой яблоки, тушки жирных гусей висели, как белье, на веревке, коричневые круглые караваи лежали между грудами твердых копченых колбас, и переливались розовыми и нежно-желтыми цветами тонкие ломтики лососины, семги и разных сортов печеночного паштета.
Мы присели на скамью на краю сквера. Было прохладно. Над домами электрическим фонарем зависла луна. Было уже далеко за полночь. Прямо на проезжей части улицы рабочие разбили палатку. Они ремонтировали трамвайные пути. Шипела сварка, тучи искр осыпали озабоченно склоненные темные фигурки. Тут же, словно полевые кухни, дымились котлы с горячим асфальтом.
Мы думали о своем.
— Странная штука все-таки воскресенье, а, Отто?
Кестер кивнул.
— Ведь мы даже рады, когда оно проходит, — задумчиво сказал я.
Кестер пожал плечами:
— Наверное, мы так привыкаем к своему ярму, что без него нам сразу делается не по себе.
Я поднял воротник.
— А что, собственно, мешает нам радоваться жизни, Отто?
Он взглянул на меня с улыбкой.
— Ну, нам с тобой кое-что другое помешало, Робби.
— Что правда, то правда, — согласился я. — И все-таки...
Резкое пламя автогена зеленым язычком лизнуло асфальт. Освещенная изнутри палатка казалась островком тепла и уюта.
— Как ты думаешь, во вторник мы покончим с «кадиллаком»? — спросил я.
— Возможно, — сказал Кестер. — А почему ты спрашиваешь?
— Да так просто.
Мы встали и пошли домой.
— Что-то я сегодня не в своей тарелке, — сказал я.
— Со всяким бывает, — сказал Кестер. — Спокойной ночи, Робби.
— И тебе также, Отто.
Дома я лег не сразу. Конура моя мне вдруг разонравилась. Люстра была отвратительной, свет слишком ярким, кресла потертыми, линолеум скучным до безнадежности, а чего стоил умывальный столик и эта картина с изображением битвы при Ватерлоо, — нет, сюда нельзя пригласить порядочного человека. А тем более женщину. Разве что какую-нибудь девицу из «Националя», подумал я.
III
Во вторник утром мы завтракали во дворе мастерской. «Кадиллак» был готов. Ленц держал в руках лист бумаги и взирал на нас с видом триумфатора. Он ведал у нас рекламой и только что огласил нам с Кестером текст составленного им объявления о продаже автомобиля. Начиналось оно словами: «Домчит вас в отпуск в южные края шикарный лимузин», и было чем-то средним между одой и гимном.
Мы с Кестером молчали, опешив под натиском бурного потока цветистой фантазии. Ленц же полагал, что мы сражены.
— Тут вам и поэзия, и эффект, не так ли? — с гордостью спросил он. — В век деловитости нужно быть романтичным, в этом весь фокус. Контраст притягателен.
— Но не тогда, когда речь идет о деньгах, — вставил я.
— Автомобили, мой мальчик, покупают не для того, чтобы вложить деньги, — отмахнулся Готфрид. — Их покупают, чтобы деньги выложить. А уж тут начинается романтика, особенно у делового человека. У большинства она этим и кончается. А ты что думаешь, Отто?