Луиза де Керуаль превращала любую форму обращения в эпикурейское событие. Похоже, что она, как и сам Людовик, вела родословную от великого Генриха IV, но, в отличие от Людовика, который являлся предком все более неправомочных Бурбонов, ей было суждено стать прапрабабушкой Чарльза Джеймса Фокса, этого либерального и опережающего свое время государственного деятеля нового типа, который завоевал бессмертие, оказывая противостояние Питту и удерживая своего великого противника на посту в течение двадцати лет. Должно быть, Карл II питал к Генриху Наваррскому чисто академический интерес, пока не увидел этот леденец, преподнесенный его двору французскими королевскими кондитерами. Прелестная, «невинная на вид девушка с темными глазами, округлыми бархатистыми щеками и мягкими завитками темных волос», Луиза приехала в Англию не столько для того, чтобы шпионить за англичанами, сколько для того, чтобы убедить их государя продать их. Есть все основания полагать, что он отказался бы от подобной сделки, будь в состоянии заплатить любую другую цену. Но он мало что мог предложить, кроме своей чести, а Луиза представляла банкира, готового делать скидку на честь Карла лишь немного ниже номинала.
Цена за то, чтобы осчастливить Луизу титулом герцогини Портсмутской, оказалась, как мы знаем, чрезмерной. «Издержки» были крайне обременительными, но не для привыкшего залезать в долги Карла, а для английского казначейства, которое он быстро заразил всеми своими финансовыми недугами. И вот миссия сей дамы, заставившая ее осесть в Англии — как и планировал ее хозяин, король Людовик, — вылилась в ужасающую цену, а именно — согласие Карла заключить одиозный Дуврский договор. Это был, вероятно, самый унизительный документ, когда-либо предложенный британскому государю на подпись, но из личного опасения запятнать свою историческую репутацию ни Карл, ни составитель документа, Людовик, его не подписали. Возможно, этот разжигающий рознь поступок каждый монарх оставил одному из своих министров.
Карл, в обмен на ежегодную субсидию в 3 миллиона франков и «приобретение Валхерена и устья Шельды», обязался выйти из Тройственного союза и, по просьбе Людовика, объявить войну голландцам. Все остальное должно было происходить по приказу Людовика — несомненно, за исключением того, что Карл самостоятельно ложился в постель и вставал с нее, что делал с привычной королевской грацией. Французы ожидали, что публикация условий договора спровоцирует протестантское восстание в Англии, и поэтому они добавили к нему положение, согласно которому французский монарх соглашался послать военную помощь Карлу для подавления любых подобных инцидентов. Получение такого договора, несомненно, было достойно самого высокооплачиваемого шпиона в истории, ибо Карл совершенно открыто продался своему французскому союзнику и предоставил свой трон и свой народ в распоряжение католического сюзерена.
Интересно отметить, что другой фавориткой Карла II в то время была Нелл Гвин, «которая обходилась стране не более 4000 фунтов в год». Нелл, разумеется, разделяла всеобщую неприязнь к Луизе и окрестила ее «косоглазой Беллой» из-за легкого косоглазия француженки, а также «плакучей ивой» из-за ее привычки разражаться слезами, когда ее царственный любовник отказывался выполнить какое-либо из ее назойливых требований. Однажды женщине, которая похвалила ум и красоту Нелл, Луиза ответила: «Да, мадам, но всем известно, что, судя по ее ругательствам, она самая настоящая оранская шлюха». Рассказывают историю о том, как однажды английская толпа заулюлюкала при виде кареты Нелл, ошибочно приняв ее за роскошный экипаж Луизы де Керуаль, которую англичане называли Мадам Карвелл. И тогда Нелл высунула свою хорошенькую головку и пронзительно закричала: «Нет-нет! Добрые люди! Я протестантская шлюха! Английская!» После чего народ разразился радостными приветственными возгласами.
В те времена в Англии придерживаться католицизма было опасно. Там произошел папский заговор и множество мелких мелодрам. Над нашим другом, Сэмюэлом Пипсом нависла тень виселицы, и хотя есть основания полагать, что он принадлежал к вере своего непопулярного покровителя Якова, герцога Йоркского — которому вскоре предстояло стать Яковом II, с коротким и неспокойным царствованием, — Пипс, прекрасный защитник, прибег к хитрости и сумел очистить себя от грозных обвинений. Его также обвинили в предательской связи с Францией, но, к счастью для него, его единственным обвинителем был негодяй и несуразный хвастун полковник Джон Скотт.