Военный выскочил из помещения, словно пробка. От ярости его вновь начало трясти.
«Старый развратник! Устроил из места встречи бордель и пинает его, своего верного пса. Как бы потом не пожалел, не загнулся от укуса и ядовитой слюны!»
Поднявшихся ему навстречу мужчин захотелось просто, выхватив отсутствующий сейчас меч, располовинить от плеча до задницы. Явившаяся перед глазами картина была столь реалистична, что пришлось наклониться, чтобы глазами не выдать свои истинные чувства, а пальцы с хрустом сжать в кулак.
Глава 1
Обстановка в помещении была спартанской: несколько столов, скамьи крепкие, дубовые, вытертые бесконечным количеством посетителей, в дальнем от дверей конце — лежанки до десятка: доски с соломой, накрытые грубым холстом, сквозь узкие окна — бойницы проникает неяркий предвечерний свет.
Лица сидящих вокруг стола бесстрастны — такие могут быть у разумных, знающих себе цену, поэтому не видящих необходимости оживлять атмосферу за столом солёными шутками, громкими бравадами и грубым желанием чем-либо померяться.
Слово держал старший из наёмников, слегка обрюзгший, но не утративший при этом ауры опасного бойца седобородый одноглазый Сетр, старый знакомец Брады по предыдущей вольной жизни.
— … Парфиял ушёл к новопровозглашённому Хану в степь — будто бы тот набирал личную гвардию не из соплеменников — уж очень тот многим насолил и, не взирая на кровавые чистки и уничтожения целых родов, нет да нет, появлялись степняки, мечтающие свершить кровную месть.
— Степь какую: Ближнюю или Заречную, — для поддержания разговора уточнила наёмница.
— Заречную… — тяжело вздохнул одноглазый. — Но не дошёл. В Ближней нарвались на большой отряд кочевников, и, те, как узнали, куда направляются наёмники, ночью напали. Ты ведь знаешь Парфияла: прямолинейный, как его двуручник, дипломатия была не его коньком. Посекли его и его бойцов, — сделал большой глоток из кружки, в которой плескалось разбавленное вино. — Узкоглазые конечно пожалели о содеянном — уж очень мноих ребята Парфияла побили степняков, считай порушили все планы о набеге, взяли один к пяти. Но кроме двоих полегли все. А тех долго потом пытали и бросили на корм стервятникам, — отвернулся к окну. — Какая-то кочевая семья подобрала последнего едва дышащего, и в надежде на награду, доставила к заречному форту, где на тот момент были монахи — иштианцы, что денег, конечно, кочевникам не дали, но раненого выходили. Не скажу, что парню повезло: без ног и руки сложно выжить. Но, во всяком случае, он эту историю поведал.
Хлопнула тяжёлая дверь, и в помещение вошло трое мрачных стражников. Не глядя на сидящих наёмников, они расположились недалеко, тоже за столом, достали из котомок несколько лепёшек, кусок вяленого мяса и луковицу и стали перекусывать. Брада обратила внимание, что никто из троицы не проронил ни слова, глаза от столешницы не поднимали, даже шлемы не потрудились снять. Да, настроение у парней ещё то. Тот ещё довесок к общей картине какой-то душераздирающей грусти, что посетила её.
— А Левушин решил осесть, — начал очередной рассказ Сетр, и наёмница невольно поёжилась от его ровного голоса, — отчего подался в Тарию, где младший принц поднял восстание, претендуя на трон, и нехватку толковых командиров в своём так называемом войске решил компенсировать пришлыми, которых и заманивал обещанием земель — и прочими благами. После поражения Левушин со своим отрядом прикрывал уход принца. С горсткой бойцов попал в плен. Помнишь, кличка у него была — Везунчик — умудрялся живым и невредимым выйти из самых жестоких сеч. Но не в этот раз. Царапины там были у него или нет, а на кол посадили с остатками тех, кого он учил воевать… А гадёныша малолетнего, принца того, отец и брат простили и отправили в соседнюю Завлию в качестве заложника, то есть, как гарантию мира, — Сетр наконец-то замолчал, крутя в широких ладонях выщербленную кружку.
Брада смотрела на старого товарища с двояким чувством: она была очень рада, по настоящему рада видеть его, ведь они даже когда-то были близки, пусть и происходило это в прошлой жизни и даже вспоминать об этом смешно, но тем не менее… С другой стороны истории и новости, принесенные им, да и сам его вид с бесконечными морщинами, сединой, тусклыми глазами — ему ведь не было ещё и пятидесяти, вызывал у неё непрошеную жалость и, как следствие, тоску. Ей хотелось услышать вести из прошлого совсем иные! Это была её сумасшедшая, жутко насыщенная событиями молодость! Она глотала пыль, но это была пыль свободы, она пила много вина, которое было не в пример хуже нынешнего, но та кислятина казалась райским нектаром, она дралась на стенах и под стенами, но зато видела много городов, вокруг неё лилась кровь, и при этом она выжила. А боевой товарищ вместо воспоминаний о былой бесшабашной жизни уже битый час перечисляет судьбы их общих знакомых. В основном печальные. И… это грустно.