Вот и все. Теперь живи, как знаешь. Или не живи. Мне нет до тебя дела, и больше я не вмешиваюсь в твою жизнь и смерть.
Но ты все же умничка, и сам со всем разберешься.
Прощай,
нетвоя,
Нина”.
Да уж. Приплыли. Теперь, конечно, все становилось по-другому. И, выходит, нечего было дальше ждать?
Я не чувствовал ни горечи, ни обиды. Сложно вообще что-то чувствовать, если не просто разбито сердце, а разбит целиком человек. Осторожно перегнувшись через стол, я поднял дробовик. Приоткрыл затвор – патрон был на месте. Хороший, патрон, нулевочка24… вот, значит, к чему меня подталкивают.
Мне вдруг стало интересно, как все это происходит технически. Я повертел оружие в руках, заглянул в ствол. Брать намасленный металл в рот не хотелось, но вот незадача – если, скажем, приставить дуло ко лбу, то руки (которые у меня, вообще-то, довольно длинные) не доставали до спускового крючка. Можно было взять пример с Курта Кобейна – когда ствол упирается в подбородок, а на спуск нажимаешь ногой. Но такой способ почему-то показался мне ужасно глупым. Да еще и носок придется снять, потому что в носке палец не пролазит. Точнее, оба носка, потому что остаться без головы и без одного носка – это как-то совсем, знаете ли, неэстетично. Лучше оба.
Короче, сложностей масса. Даже странно, что многомудрая Нина не проработала этот вопрос. Могла бы тест-драйв провести для начала.
Ладно, отложим это. Что мне теперь делать, никак не могу сообразить. Выпить, что ли? Я с сомнением покосился на бутылку. Бутылка, конечно, красивая. Но отравлена или нет? А не все ли равно? Минутой раньше, минутой позже. Может, оно и лучше будет так, чем…
Я безжалостной рукой сорвал коллекционный сургуч и, почти не разбрызгивая, наполнил рюмку. Выпил как лекарство, не поняв вкуса. Что-то крепкое, ну и хорошо. Жаль только, что не действует.
Аккуратно поставив рюмку на место, я взял фотографию, чтобы получше разглядеть. Это была Ася из прошлого, настоящая, – я уже научился различать их. Ну да, пусть не такая красавица, как новая. Но и не толстая… сама ты толстая, Нина. Подумать только, вот эта девочка на фотографии и есть единственное чистое пятно в моей жизни – а больше и вспомнить нечего.
А кстати, что ты там написала про… Я отложил карточку и снова придвинул ноутбук. Но, конечно же, слов там уже не было, только мигающий курсор на белом поле. То ли хитроумная Нина каким-то образом стерла все издалёка, не желая оставлять признание на видном месте. То ли и не Нина вовсе. А может, и не было никакого письма, а я снова сам себе все придумал. Какая, к черту, разница.
Знаешь, сказал я улыбающейся Асе на фотографии, наверное, здесь у нас и правда ничего не выйдет. Тебя нет, и меня, похоже, скоро не будет. В конце концов, за что я бился? – спросил я, поглаживая ложе дробовика. За то, чтобы продлить наше украденное счастье на два… пусть три паршивых десятка лет – хотя последний из них, право, был бы уже совершенно невыносимым. И кому я вру! Здесь, в этом мире, все так устроено, что хоть бы год порадоваться жизни вместе, а потом все полетит к свиньям. И выходит, я готов был трястись только над этой крохотной секундой, затерянной в необозримой пустоте: между временем, когда нас не было и уже не будет. Вот как сейчас.
Хорошо, любимая, здесь все потеряно, ничего невозможно изменить, но, может быть, найдется другая возможность быть вместе? Я не знаю, что там, за гранью смерти; почти наверняка – ничего хорошего, но я точно знаю, что тут, сейчас, все дороги закончились, и ни на одной из них больше нет тебя. Так почему бы не поискать там? Неизвестность хранит любые шансы, любые вероятности – пусть и исчезающе малые, но если на одной чаше весов безысходность, а на другой – бесконечно наивная, но все же хоть какая-то надежда снова быть с тобой, то выбор очевиден, ты согласна? И если вдруг окажется… Если вдруг выяснится, что на этом не все еще заканчивается, если я – хотя бы в последнем отчаянном всполохе разлетающегося мозга, – смогу очутиться в том странном мире, куда ты сбежала от меня десять лет назад… или сбежишь через бесконечность плюс десять лет вперед…