– Ты не понимаешь!.. – жалобно воскликнула она. – Ну же, умоляю! Перед тем, как ты скажешь это в третий раз… То есть, в ч-четвертый, подумай хорошенько. Вспомни все. П-помолчи, милый, не торопись…
Я недоуменно смотрел ей в глаза – немигающие, тревожные… просящие. Потом понял наконец, деревянный я осёл. Стал послушно вспоминать: о том, как в считанные дни наступило разочарование от той, старой Аси; и о будущих прелестях бракоразводных процедур с Ниной; и о том, что я уже больше суток не пил ничего существенного – последний глоток был вместе со Стасом у тухлой ямы с водой; и что Нина давно махнула рукой на мои пороки, а с Асей этот номер не пройдет; и о том, что я меняю золоченый комфорт привычной жизни на неизвестность с женщиной-калекой, все болячки которой неизбежно отзовутся в самом ближайшем будущем – и я с силой зажмурился, повторяя про себя, как заведенный: нет, нет, к черту это все, я не хочу больше быть несчастливым, я не хочу больше делать того, что я не хочу, я хочу делать то, что мне хочется – здесь и сейчас, и пошло оно все к такой-то матери.
– Нет, – сказал я через невероятное усилие. – Я не ошибаюсь. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Раз и навсегда.
– Я люблю т-тебя, – тихонько отозвалась она. – И я на всё согласна…
Она сама, уже не сдерживая себя, прильнула ко мне, целуя. Ее серые глаза были так близко, что я совершенно ясно мог разглядеть в них чистое, беспримесное удовольствие. Затем она озабоченно отстранилась.
– Т-ты весь горишь, – сказала она. – Ложись и я буду тебя лечить. Я все-таки сообразила зайти в аптеку…
– Вот видишь, – усмехнулся я, – зря ты со мной целовалась. Заразишься теперь…
– А я не боюсь, – храбро заявила она. – Это же твои микробы.
– Вирусы… – вяло поправил я по привычке. – Слушай, а… ну, Нина мне сказала, что вы, оказывается, были подружками…
– Было дело, – пробормотала Ася, опустив глаза.
– И ты ей ничего не говорила про Еся?
– Знаешь, милый, – она грустно улыбнулась, – я бы лучше п-под машину бросилась, чем такую похабщину рассказывать…
– Зато про другое всякое рассказывала?
Она подняла голову, и я увидел, что ее глаза блестят озорными огоньками:
– Вы, мужики, как только засунете в честную девушку свою п-пипиську, так сразу бежите всем друзьям хвастаться… А нам нельзя, что ли?!.
Я только восхищенно покрутил головой.
Позже, накормленный порошками и уложенный в кровать, я лежал и, отгоняя навязчивую дремоту, бездумно смотрел, как Ася листает купленный свеженький журнал. Просто читает, примостившись в уголке дивана и зарыв голые ступни в одеяло – словно была не чудом сбежавшей от смерти призрачной принцессой, которую вчера чуть не сдуло ветром несчастий обратно в небытие, а обычной девушкой, отдыхающей после обеда. Она не замечала, что я подглядываю, и то и дело, забавно морща нос, ощупывала шишку на лбу. Я видел, как неловко приходится ей при этом придерживать страницы на коленях своим трогательным обрубком, и думал: вот она, твоя женщина. Пусть избитая, искалеченная, потерянная вне времени и жизни, но твоя, окончательно и бесповоротно, и другой уже не будет. Ты рад? Разве есть разница, если рада она?
Я вдруг почувствовал стыд за то, что донимал Асю неудобными вопросами и, из последних сил борясь с накатывающим сном, принялся сбивчиво объяснять ей, как все замечательно у нас будет. Я говорил, или бредил, убеждая ее и себя в том, что все чудеса происходят с нами на самом деле. Все будет хорошо, горячо бормотал я то ли вслух, то ли про себя; теперь мы вместе… и я сделаю тебя самой счастливой на свете, как обещал… у нас будет всё, у нас уже есть всё… и я тебя люблю, очень, очень, очень люблю, наконец-то ты рядом, и теперь так будет всегда. Всегда. И точка.
Узда последняя: Нина
Снова вторник. Всё не так. Срамная улика.
Удивительно: я точно знаю, что перед сном ничего не пил, и все же проснулся в том плачевном состоянии, которое подстерегает вас в глубине жестокого многодневного похмелья. То ощущение вдохновляющего, загадочного волнения, которое вчера заставляло сладко замирать сердце, сегодня разрослось язвенной, тяжело пульсирующей невротической тревогой, пронизывающей меня насквозь подобно щупальцам ядовитой опухоли. В голове так гудело, тряслось и щелкало, что сперва я даже не разобрал, где нахожусь. Лишь через несколько бессмысленных, бессильных минут вспомнил: Ася. Я у Аси. Препаршивая напасть – грипп, доложу я вам… или что там внутри меня угнездилось.
В комнате было совсем темно, но с некоторым намеком на жиденькую рассветную надежду. Сколько времени, не понять: за окном густо лил дождь, да стучали спутанные ветки тополей. Единственным источником света во тьме был тоненький лучик, теплым ореолом опоясывающий дверь ванной – там, еле слышно за шелестом дождя, дребезжали трубы и шумел душ. Асино пристрастие к водным процедурам в любое время суток всегда меня умиляло.