-- Что она: недомогала, знать, сильно? -- тихо спросил Курбский запорожца.
Тот покосился на стремянного, с интересом также засмотревшегося на невиданное зрелище, и тихо же ответил:
-- Да, братику, занеможешь, небось! Глядеть на дивчину -- вчуже жалость берет! На солнышко просвечивает.
-- Так она замуж-то идет не по доброй воле?
-- Наступя на горло да по доброй воле! Хоть и держит нареченного в отдалении от себя, да дяде-то слова супротивного тоже молвить не смеет. Пуще же того по другом милом дружке она тужит, -- с обычным добродушным лукавством прибавил казак, -- без него ей и цветы-то не цветно цветут, и деревья не красно растут. А вот и он, вишь, злодей ее!
-- Где? Который?
-- А вон сейчас за ней, мозглявец. Образина-то одна уж чего стоит, продувная, богопротивная! Глазенки, что зверьки, по сторонам так вот и рыскают; а рожа оспой, что поле ржаное, вспахана: только засеять да заборонить. Сам Господь молодчика отметил.
При виде нареченного Маруси, на душе у Курбского стало еще тоскливей. Ужели ей жизнь прожить за этим "отмеченным"? Не жизнь то, а мука смертная! Как бы вызволить бедняжку?
Данило словно заглянул в душу молодого князя.
-- Одно средство только и есть, -- сказал он.
-- Какое?
-- Увозом увезти. "Краденый конь не в пример дешевле купленного обойдется", -- сказал цыган.
Курбский, хотя сам не так давно еще замышлял сделать то же со своею родной сестрою, теперь почему-то наотрез отверг предложенную меру.
-- Гляди-ка: торг никак зачинается, -- промолвил он и, отдав коня своему парубку, сам с Данилою сошел по крутой тропинке в балку.
Ярмарочное движение живой волной подхватило, понесло их.
-- Что покупаешь, господин честной?
-- К нам пожалуйте, к нам, милостивцы!
-- Почетный покупатель дороже денег: задаром отдаем.
Так раздавалось отовсюду, и десятки рук тянулись к красавцу-богатырю, таща его то к возам, то к шалашам.
-- Ну вас к бисовой матери! -- ворчал Данило, локтями пробивая вперед дорогу своему спутнику. -- Гам и бестолочь, вавилонское языков смешение, что на польском сейме!
Тут добрались они до довольно обширного куреня, сбитого на живую руку из лозняка и досок. На окнах заманчиво был выложен разный красный и галантерейный товар.
-- Вот и Биркиных лавка, шепнул Курбскому запорожец.
В дверях стоял, с достоинством выпятив свое, еще более, казалось, раздобревшее брюхо, сам дядя Марусин и с профессиональным красноречием зазывал к себе проходящих. Он тотчас узнал Курбского, и если бы тот даже имел перед тем намерение не заглядывать к Биркиным, то теперь пройти так мимо уже не приходилось. Степан Маркович не менее Данилы был озадачен воскрешением молодого князя из мертвых и в первую минуту словно забыл, что слышал прошлым летом про склонность племянницы к гайдуку царевича, или же был слишком уже уверен в ней после данного ею Стрекачу слова.
-- Мы тут на походе, -- извинился он, -- не изготовились принять как надобно, но редкому гостю рады.
Приглашение было не очень-то радушно, запорожец не был удостоен и взгляда; но Курбский, не прекословя, последовал за Биркиным в лавку. Бывший здесь с прочими приказчиками Илья Савельич рассыпался только что в похвалах разложенному на прилавках товару перед двумя лубенскими модницами и не имел поэтому времени обратить должное внимание на вновь вошедшего, которого хозяин тут же провел за переборку в заднюю часть куреня.
-- Глянь-ка, Машенька, какого я тебе гостя-то привел!
Занятая за переносным очагом, Маруся быстро обернулась и сперва побледнела как смерть, чуть не упала с испуга, а вслед затем зарумянилась до корней волос, просияла светло-радостно. Пока она, по требованию дяди, устанавливала стол разной "немудрящей бакалеей", гость, скрывая свое собственное замешательство, стал рассказывать о своем спасении, а там о браке пана Тарло с панной Гижигинской и об ожидаемой помолвке царевича с панной Мариной.
-- Всем-то угнездиться надо -- дело житейское, -- подхватил Степан Маркович. -- И у нас тут тоже свадьба на носу, пир зазвонистый. Тогда, князь, милости просим!
На глазах Маруси проступили слезы, и она поспешно обратилась снова к шипящей на огне сковороде.
Вбежавший в это время мальчишка вызвал хозяина в лавку, и молодые люди остались одни. Наступило тяжелое для обоих молчание, которое прервалось бы, может быть, не скоро, не явись на сцену совершенно нежданный посредник.
Слегка притворенная боковая дверка внезапно настежь растворилась, и оттуда выставилась, мыча, красивая бычачья голова с начинающимися рожками.
-- Мишук! -- вскрикнула Маруся и бросилась притворить опять дверь, но рогач, гремя копытами по деревянной настилке, шагнул уже вперед, и Курбский признал в нем своего прошлогоднего туренка, обратившегося за год времени в статного молодого тура.
"Она зовет его Мишуком: уж не по мне ли? -- подумал Курбский. -- И никогда с ним, знать, не расстается, коли и сюда-то из города с собой взяла..."
Тур, по-видимому, питал к своей молоденькой госпоже также большую привязанность, потому что, склонив перед нею голову, дал ей трепать себя по курчавой шее. Курбский подошел к молодому животному с другой стороны и стал также гладить его.
-- Точно шелковый, -- говорил он, а сам, не отдавая себе в том отчета, взял ее за руку. -- Ты, Марья Гордеевна, очень его любишь?
-- Да... потому... потому что... -- залепетала она и, пуще застыдившись, отвернула пылающее лицо, но руки не отнимала.
Вдруг в двух шагах от них послышались скрип козловых сапогов и сердитое фырканье. Перед ними стоял нареченный Марусин, Стрекач Илья Савельич, задорно избоченясь и с искаженным от негодования лицом.
-- Марья Гордеевна! Дяденька вас спрашивают: пожалуйте в лавку.
Маруся не потерялась; очень мало уже, видно, уважения внушал он ей, и, не глядя, сухо проронила:
-- Ладно... Вперед выведу только Мишука...
-- И сами без вас справим. Пожалуйте, пожалуйте! Здесь вам не место.
Не смея оглянуться на Курбского, девушка с нескрываемым отвращением сделала большой круг, чтобы миновать неподвижно торчавшего на пути ее жениха, и скрылась.
-- Прощенья просим! -- пробурчал Стрекач Курбскому, схватил тура за мохнатый загривок, а коленком изо всех сил пнул его в пах. -- Ну, ты, шалый!
Мишук, должно быть, и ранее уже разделял антипатию своей госпожи, потому что при самом входе Ильи Савельича злобно повел на него своими большими белками. Бесцеремонное обращение с ним тщедушного купчика совсем его раззадорило. Склонив набок лобастую голову, он так свирепо напер на врага, что с одного удара сшиб его с ног, и прежде, чем Курбский успел помешать, повторил еще удар. Весь курень огласился таким болезненным воплем, что из лавки метнулись за переборку и хозяин, и племянница, и молодцы. Курбскому удалось между тем обхватить разъяренное животное за шею и втолкнуть его в боковую дверь. Все домочадцы столпились около пострадавшего, лишившегося чувств. Герой наш, видя, что никому уже не до него, почел за лучшее, не простясь, удалиться.
Глава сорок четвертая
ОТЧЕГО КУРБСКИЙ ЧУРАЛСЯ БРАЧНОГО ВЕНЦА
Вечерело, а Курбский все еще не оставлял Криницы, хотя не оставался уже в ярмарочной балке. Велев стремянному ждать себя, он взобрался на вершину одного из окружающих балку лесистых холмов, чтобы здесь, в отдалении от людской суеты, на досуге поразмыслить о себе и Марусе. Лежа на спине с заложенными за голову руками, глядел он, не отрываясь, в синевшее между тихо колеблющимися древесными вышками, безоблачное небо. Березы кругом, словно перешептываясь о нем, таинственно шумели, а из глубокой балки доносился смутный гул ярмарочной сутолоки.
Волнение его понемногу улеглось, но на душе у него по-прежнему было тяжело и безотрадно; мысли его, как ласточки, реяли туда да сюда, не зная, на каком решении окончательно остановиться.