Ева ужасно разозлилась: почему Якоб ждал так долго, прежде чем сообщить о своих подозрениях? Злилась еще и потому, что он облек в слова те страхи, которые она сама усердно гнала от себя. В последние месяцы при обсуждении совместных планов на будущее Еву не покидало неясное чувство, что интересы Дэвида всякий раз оказываются важнее ее желаний. Через несколько недель у него начинались занятия в Королевской академии драматического искусства, так что им предстоял переезд в дом Джудит и Абрахама в Хэмпстеде. Ева предложила в качестве жилья пустующую квартиру в доме своих родителей, но мать Дэвида с ходу отвергла эту идею.
— Дэвиду предстоит очень много работать, Ева, — сказала она. — Будет лучше, если мы обе будем поблизости, чтобы помогать ему.
Ева выдержала паузу и затем спокойно ответила, что не собирается посвящать всю себя заботам о Дэвиде. Она претендовала на место в «Ежедневном курьере» (всякая мелочовка на женской странице, ничего особенного), но оно досталось кому-то другому. Теперь ради заработка Ева собиралась читать рукописи пьес — Дэвид обещал использовать свои связи в Королевском театре — и приступить к собственному роману. Но если они поселятся в Хэмпстеде, придется жить в старой комнате Дэвида. Ее давно превратили в храм его школьных достижений, увесив стену битами для крикета и грамотами из драматического кружка. Да, там имелся стол, за которым теоретически Ева могла бы писать, но, как она подозревала, если Джудит будет поблизости, времени на это у нее не останется.
Но здесь, в музыкальном салоне родительского дома, Ева не собиралась позволять Якобу вновь пробуждать в ней сомнения. Она побежала наверх, в свою комнату, где несколько часов пролежала с открытыми глазами. Лишь ближе к утру Ева забылась неглубоким сном.
Сейчас она курит, глядя на реку, фонари и небо, местами окрашенное в фиолетовый цвет. Затем возвращается в комнату и ложится рядом со своим спящим мужем.
Версия третья
Прилив
Лондон, сентябрь 1960
Субботнее утро: Еву будит звонок в дверь. Вначале она даже не понимает, что это за звук, — не может вырваться из тревожного сна. Ей снится, что они с Ребеккой находятся на маленьком острове; начинается прилив, вокруг ни души, из пустынной гавани доносится сигнал горна, а ребенок все плачет и плачет, не желая успокаиваться.
Открыв глаза, Ева чувствует, как слабеет напор волн: остров оказывается всего лишь старой кушеткой, а горн — дверным звонком, кнопку которого кто-то нажимает с равными интервалами.
— Антон! — зовет Ева через дверь, удерживая на руках Ребекку. Дочь вырывается, не переставая кряхтеть. Но никто не отвечает — уже поздно, и тут Ева вспоминает, что брат на тренировке по крикету. Мириам, как обычно в субботнее утро, дает уроки пения в Гилдхолле, отец уехал с оркестром на гастроли. А Дэвид… Дэвид тоже ушел куда-то. Они с Ребеккой дома вдвоем.
Она усаживает ребенка себе на колени. Ребекка открывает сонные глаза — темно-карие, всезнающие — и пристально смотрит на мать. Кажется, малышка раздумывает — не закатить ли истерику, ведь ее разбудили столь бесцеремонно. Потом решает, что не стоит, и вместо этого одаряет Еву беззубой улыбкой. Ева улыбается в ответ, удерживая дочь на вытянутых руках, затем бережно опускает ее на пол.
— Сейчас мамочка оденется, и мы спустимся посмотреть, кто там устроил такой шум.
На верхней ступеньке стоит раскрасневшаяся Пенелопа в короткой черной куртке, в руках — букет желтых роз, завернутый в коричневую бумагу. Едва взглянув на Еву, подруга бросается к ней, они дважды целуются, и Ева ощущает знакомый аромат помады и ландышевых духов.
— Скажи честно, дорогая, — ты забыла, что я должна прийти?
Ева не успевает ответить, а Пенелопа уже наклоняется к Ребекке, которую мать с трудом удерживает на руках.
— Боже, меня не было всего три недели, а она так выросла!
Пенелопа гладит легкие как пух детские волосы. Те сильно отросли — Ева уже несколько дней собирается постричь дочку — и торчат в разные стороны, делая ребенка похожим на какаду-переростка.
— Какая ты у нас красавица, Бекки! Ну давай, улыбнись тете Пенелопе.
Ребекка послушно улыбается: Ева подозревает, что она унаследовала от отца готовность угодить публике. Жажда всеобщего внимания — тоже от него; по ночам девочка часто плачет, жалуясь на неведомые ущемления своих прав. Ева с матерью уже протоптали дорожку на ковре, пока расхаживали туда-сюда, прижимая к себе извивающегося младенца. Мириам при этом негромко напевает старинные колыбельные на идиш.