Хотелось ехать и ехать дальше. Еще лучше — лежать на полке, свесившись и уперевшись глазами в окно, за которым проносились бы поля, реки, леса, домики, комбайны, стрелочники с флажками в руках.
Наверное, я все же от дремоты ушел ко сну, ибо почувствовал, как меня легонько толкают в бок.
— Простите, вам ведь до Трехозерска? — спрашивал мой русобородый умненький сосед.
Откуда ему известно, что я еду до Трехозерска? И тут же вспомнил, что сам спрашивал у него когда присоседивался, бывал ли он в Трехозерске и большой ли это город. Мой сосед был умненьким юношей и без труда вычислил, что, если я интересуюсь Трехозерском, следовательно, еду туда. Все правильно. Он не зря хихикает, читая Ильфа и Петрова.
— Что подъезжаем? — улыбнулся я.
— Да.
Я встал, взял с решетчатой металлической полки свой портфель и повторяя: “Прошу прощения!” — начал пробираться к выходу.
Дом № 14 на Колхозной улице был ветхим, за покосившимся штакетником.
Ступеньки крыльца старчески заскрипели под моими ногами. Я постучал в дверь. Никто не отзывался. Я постучал еще раз.
— А вам кого?
Я обернулся и увидел девочку лет двенадцати.
— Да вот стучу, а не открывают, — улыбнулся я в ответ на ее вопрос.
— Разве вы не знаете, что Степан Матвеевич Орешный умер?
— Как умер? — Я был ошеломлен. Сразу двумя событиями. Тем, что в этом доме проживал С.М.Орешный, и тем, что он умер.
— Моя бабушка, — печально произнесла девочка, — сказала, что у него был разрыв сердца.
— Когда это случилась?
— Шестого мая, — ответила девочка. — А вы что, его знакомый или родственник?
— Как тебя зовут? — перевел я разговор.
— Лида. Лида Уралова. А что?
— Скажи, Лида, к Степану Матвеевичу недавно не приезжал такой высокий мальчик?..
— Никита? — обрадованно перебила Лида. — Он был здесь. Но только он приезжал не к Степану Матвеевичу, а искал тетю Варю и бабушку Григорьевну. А бабушка Григорьевна давно уже умерла, а тетя Варя уехала. Но Никита очень подружился со Степаном Матвеевичем.
— Никита один раз приезжая сюда?
— Нет, — покачала головой Лида. — Сначала он приезжал на майские праздники. И шестого мая приехал. Поздно вечером. А Степан Матвеевич уже умер. Он утром умер. Никита сильно плакал. Он у нас потом три дня жил.
— Скажи, девочка, а твоя бабушка сейчас дома?
— Да.
— Можно мне с ней поговорить?
— Конечно. Пойдемте!
Переночевав в доме Ураловых, утром я уехал из Трехозерска.
23 мая 1978 года, вторник, 10 часов
Домой я возвращался почти в пустом вагоне. Никто не мешал думать, восстанавливая в памяти разговор с Лукерьей Филипповной, бабушкой Лиды Ураловой.
Она многое рассказала о своем бывшем соседе Степане Матвеевиче Орешном.
В прошлом партизан, Орешный поселился в Трехозерске вскоре после войны: тут жил его двоюродный брат, умерший в пятидесятых годах.
Степан Матвеевич был тихим, приветливым человеком. Война оставила много отметин на нем. К тому же страдал он сердцем, частенько прихватывали приступы. А с годам подкралась к Орешному новая беда: он стал слепнуть, почти перестал читать, что особенно удручало его.
Несколько лет назад Орешному во многих отношениях было полегче и у самого здоровье еще не так расстроилось, поэтому мог работать на местной небольшой обувной фабрике, и жильцы у него поселились хорошие, Пелагея Григорьевна и Варваре Митрофановна Симончук. Они скрашивали одиночество бывшего партизана. Через несколько лет Пелагея Григорьевна умерла, а Варвара подалась в иные края, на Алтай. Поехала то ли счастья искать, то ли судьбу испытывать.
После отъезда Варвары Степан Матвеевич сильно затосковал. Намечалось у них что-то похожее на взаимное чувство, но с отъездом молодой женщины все расстроилось.
“Кто ее знает, — заметила Лукерья Филипповна, — видно испугалась Варюша. У Степана приступы зачастили, да и слепнуть он начал. Ему врач прописал очки со стеклами сильными, а у нас в Трехозерске таких и не достать было… Он бывало все через лупу пытался читать. Только много ли через нее прочитаешь? Однако и Варюшу не поднимается голос осуждать. Она еще женщина молодая, а тут брать на себя этакую заботу. Всяк сверчок свое поет. Дай ей бог счастья, женщина она была хорошая, да не очень удачливая. Степан, конечно, скучал, но мне говорил: “Надо ей было ехать, Филипповна, надо. Я сам сказал, а то и приказал: уезжай! Чего ей с таким судьбу свою связывать? Неправильно это будет”.