Исхлестанные бортами грузовиков полуголые ольховые ветви согнулись до самых обочин. Отшатнулся прочь от дороги и покалеченный телеграфный столб, задетый машиной. Артем несколько раз присел, выпрямился — четыреста километров непрерывной езды сказывались. Поймав любопытный взгляд незнакомца, застеснялся и, раздвинув кусты, вышел на железнодорожный откос. Внизу проходила одноколейная ветка. Когда-то она была двухколейной. На свободном полотне велосипедисты и мотоциклисты наездили узкую дорожку. Правее, через путь, перекинулся висячий мост.
Незнакомец подошел и встал рядом.
— Курите?
Он протягивал смятую пачку «Беломора». Артем рассеянно взял и прикурил.
— Из Ленинграда? — спросил человек. Артем кивнул.
— Гляжу — номер ленинградский.
Артем смотрел на шершавые красноватые стволы сосен — сразу за железной дорогой начинался густой сосновый бор, — и что-то грустно-щемящее накатилось на него. Так, бывает, порыв ветра принесет неуловимо-знакомый запах, который всколыхнет всего тебя, растревожит и исчезнет. А ты долго потом с легкой тоской вспоминаешь что-то далекое и забытое. Нечто подобное испытывал сейчас ошеломленный Артем. Какие-то странные видения, смутные встревоженные лица, почему-то в закоулках памяти всплыл пожар — горело что-то жуткое, лохматое, шевелящееся на ветру, и снопы искр взлетали в черное небо...
— Здесь поблизости от села никогда не горел лес? — справившись с волнением, спросил он.
Человек сбоку внимательно посмотрел на Артема.
— Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?
— Как он?
— Нынче утром похоронили... Весь поселок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей... Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете...
— Похоронили, значит... — машинально повторил Артем. Он все еще прислушивался к себе, и чужие слова приходили откуда-то издалека, пробиваясь будто сквозь вату.
— Так в некрашеном и опустили в могилу... Не велел никому, окромя вас, гроб красить.
— Я его почти не помню, — сказал Артем. — Сколько мне тогда было? Года три-четыре?
— Сильно ждал вас дядя Андрей,— повторил человек. Артем никак не мог разобраться в своих чувствах. Он не испытывал глубокой горечи от этой утраты. Выходит, деда своего он не видел почти двадцать пять лет. И даже не подозревал, что жил на белом свете родной дед, который всегда его помнил. Наверное, отец не хотел расстраивать мачеху и никогда не вспоминал прошлое. Мачеха — ладно, но почему он ему, Артему, ничего не рассказал?.. И вдруг вот все сразу: и дед и смерть. И все-таки не дед, а что-то другое разбередило его душу, заставило учащенно биться сердце. Он вдыхал горьковатый запах молодой листвы. Лес еще кое-где просвечивал; но было ясно, что через несколько дней буйная листва залатает оставшиеся бреши. Трава на откосах высоко поднялась и влажно блестела. В низине под ольхой синью мерцали запоздавшие подснежники. Артем спустился вниз, нагнулся и долго разглядывал нежные хрупкие цветы, потом провел ладонью по пушистым головкам и выпрямился.
Послышалось пыхтенье, раскатистый шум — сразу и не поймешь, с какой стороны. Над вершинами сосен и елей взмыло одно белое облако, другое... И вот из-за кустов вырвалась пышущая паром черная громадина, гулко рявкнула и, скрежеща железом, стала надвигаться, горячо дыша в лицо.
Паровоз промчался мимо. Позади него — длинный хвост из товарных вагонов и платформ, груженных лесом, новенькими комбайнами, грузовиками. Молодой машинист в фуражке с белыми шнурами широко улыбнулся и помахал рукой, будто старому знакомому. Артем тоже улыбнулся и помахал. Паровоз давно скрылся под мостом, а вагоны все еще скрипели, шелестели и равномерно постукивали на рельсах.
3
«Москвич» с трудом ползет по искореженному проселку. То ныряет из ухабины в ухабину и жалобно стонет, то царапает железным брюхом по глубокой колее и выворачивает передней подвеской черную жирную грязь, то вдруг затрясется, как паралитик, попадая всеми четырьмя колесами в многочисленные колдобины. На спидометре — пять, десять километров. На малых оборотах мотор то и дело глохнет. Чего доброго сядет аккумулятор. Рытвин и ям столько, что и нарочно не придумаешь. Ни объехать, ни обойти.
— Давно такой дорожки не встречал, — удивляется Артем. — Как же вы тут живете?
— Так и живем, — невозмутимо отвечает пассажир.
Вместе с машиной они проваливаются в ямы, наполненные пенистой коричневой водой, карабкаются на скользкие вспученные бугры, подпрыгивают. Сосед вовремя пригибает голову, чтобы не удариться о верх кабины, хватается за сиденье. Чувствуется, он имеет большой опыт езды по этой дороге.
Артем бросает взгляд на спидометр и, бешено вращая руль — машина поползла в кювет, — спрашивает:
— Сколько же ваш гак?
— Наш гак самый большой в Калининской области, — ухмыляется пассажир.
— Вроде бы уж должны и приехать.
— Приедем, — оптимистически отвечает сосед.
— Не могут сделать бетонку... — возмущается Артем. — Я бы вашего председателя сельсовета за ноги вздернул за такую дорогу... У, черт! Так можно и картер пробить!
— На легковой еще ничего, — говорит человек, — а вот на грузовике все потроха вывернет наизнанку.
— Он у вас, наверное, на поезде ездит?
— Кто?
— Председатель ваш!
— И на поезде, — говорит пассажир, — и по дороге ездит, а то как же?
— Руководители, черт бы их побрал! Сколько техники, наверное, угробили...
— Много, — соглашается сосед. — Но ежели бы только от него одного зависело... Район денег не дает, а руководители местных предприятий, что пользуются дорогой, и слышать о ремонте не хотят. Они план выполняют.
— Какие еще предприятия? — удивляется Артем.
— Эту дорогу эксплуатируют стеклозавод и спиртзавод...
— Вы надо мной смеетесь, — говорит Артем. — По этой дороге возят водку и стекло?!
— До станции, а потом по железной дороге.
— Что же, интересно, они привозят на станцию? Битую посуду?
— Бывает, и бьют, — спокойно говорит пассажир. — Только они списывают бой. У них такая статья есть.
— То-то иногда с водкой перебои бывают... Оказывается, вот где собака зарыта! Моя бы воля, я этих руководителей предприятий и председателя сельсовета — всех под суд!
— Их надо бы, а председателя за что?
— И вы еще его защищаете!
— Да нет, чего его защищать... Только вот что я вам скажу: поселковому Совету на благоустройство поселка всего-то отпущено на год тыща рублей. Вот и думай, куда ее употребить: грязь эту месить или клуб ремонтировать... В эту дорогу не одну тыщу, а десятки тысяч надо вложить, ежели делать ее по-настоящему...
— Когда же ваш треклятый гак кончится?! — выходит из себя Артем, чувствуя, что еще километр-два, и «Москвич» рассыплется.
— Видите впереди мостик? Переедем, а там за поворотом и Смехово.
Мостик оказалось не так-то просто переехать: перед ним глубокая яма и сразу вздыбленные бревна. Артем выходит из машины — мотор опять заглох — и начинает вправлять в гнезда настил. Пассажир помогает.
— А вы сильно похожи на дядю Андрея, — говорит он. — И обличьем, и по характеру тоже... Горячий мужик был, особенно смолоду...
«Москвич» с ходу вскарабкивается на мост. Звонко тарахтят под колесами раскатанные бревна. В черную воду сыплются кора и щепки. За невысоким ельником наконец показались деревянные избы. Из крайней тянется в помрачневшее небо тоненькая струйка дыма. Женщина в ватнике достает воду из колодца. Белая, с длинными прядями по бокам коза с любопытством наблюдает за ней.
Не лучше было и в поселке. Заляпанная засохшими лепешками грязи свинья важно расположилась посередине дороги. Сколько Артем ни сигналил, свинья даже ухом не пошевелила. Пришлось вылезать из кабины и прогонять ее. Смеховские куры отличались от всех других. Любая нормальная курица, издали завидев автомобиль, срывается с места и с всполошным криком норовит угодить под колесо. Местные же не проявляли такую прыть, не кудахтали: они спокойно продолжали кормиться и уступали дорогу автомобилю, лишь когда он подруливал вплотную.