Я не знал, радоваться или грустить. С одном стороны, было приятно видеть, как твой мотоцикл приводят в божеский вид. С другой — тревожно. С какой это стати ребята заботятся о моем мотоцикле? Выходит, если они приложили руку, то теперь я обязан каждому давать кататься? Меня это совсем не устраивало. Мотоцикл мой, и я никому не позволю на него садиться. Разве что Игорю, ну и, может быть, Геньке. И еще тому парню, что сырую резину принес. Если машина пойдет по рукам, то от нее останутся рожки да ножки. Правда, меня утешало одно: прав ни у кого, кроме меня, все равно не будет. А без прав я никому не доверю руль. Машина мощная, мало ли что… А я отвечай? Лучше всего сделать так: когда мотоцикл будет готов, пропью с ребятами всю стипендию. А потом сяду за руль, и будьте здоровы. Эта мысль мне понравилась, и я успокоился.
Однажды мне захотелось показать ребятам, что владелец мотоцикла все-таки я. Не Игорь, не Генька, а я — Максим Бобцов. Как раз только что разобрали цилиндры. Днища поршней были здорово закопчены, кольца сносились. Поршневые пальцы болтались в кривошипе. Запасных пальцев и колец, разумеется, не было. Ребята рассуждали, как быть. Поршни можно бы отдраить шкуркой, а вот что делать с кольцами и пальцами? Игорь Птицын почесал свой солидный нос и сказал:
— Пальцы я выточу, а вот кольца…
— По гаражам надо походить, — предложил Генька Аршинов. — У шоферов можно найти.
Климыч долго вертел почерневшие сношенные кольца. Он ничего не говорил. Слушал. Когда все выговорились, сказал:
— Будут кольца. — И точка. Больше ни слова. И никто из нас не усомнился, что кольца будут. Климыч трепаться не любил.
И тут, совсем некстати, вылез я с глупым предложением:
— Через неделю на практику… Мотоцикл бы прибрать.
— Зачем? — спросил Генька.
— Мало ли что… — сказал я. — Еще сопрут что-нибудь.
Я видел, как лица у ребят поскучнели. Игорь Птицын бросил в крышку цилиндра поршневые пальцы. Они уныло звякнули. А Генька отвернулся от меня и стал смотреть в другую сторону. Двое парней — они снимали поршни с кривошипа — поднялись с корточек и стали вытирать руки тряпкой. Они тоже не смотрели на меня, смотрели на пол. И сам я понимал, что сморозил глупость, но остановиться не мог.
— Эта штука, — кивнул я на разобранный мотоцикл, — денег стоит… Тысчонки три, а то и больше.
— Высчитал? — спросил Игорь. В его голосе звучали насмешливые нотки.
— На барахолку погонишь? — Генька не смотрел на меня.
— Зачем на барахолку? — сказал я. — Сам буду ездить за милую душу.
— Поработали, и хватит, — сказал Игорь. — Кто в общежитие?
Ребята разом заговорили о чем-то постороннем и ушли. Меня никто не позвал, хотя мне тоже нужно было в общежитие. Игорь Птицын, с которым мы всегда уходили из мастерской вместе, не подождал меня. Прошел мимо, насупив светлые ершистые брови. Игорь мне нравился. В его лице было что-то приятное. Простое такое лицо с правильными крупными чертами. Разве что нос малость великоват. Таких, как он, рослых и сильных, любят девушки. Недаром Зинка Михеева без ума от него. Мне обидно было, что Игорь отвернулся от меня. Уж кому-кому, а ему бы я дал вволю покататься на мотоцикле. Даже без прав.
Климыч натянул старую солдатскую шинель, надел шапку. И сразу стал похож на военного доктора. В руках он вертел ключ от мастерской.
— Надо закрывать, — сказал он.
Я тоже оделся, но не уходил. По глазам мастера я видел, что он хочет что-то сказать. Примерно что, я знал… Климыч говорил, что думал. И говорил, черт бы его побрал, всегда правильно. Я ждал, что же на этот счет скажет Климыч. И он сказал:
— Дурак ты, Максим, круглый, как ни верти… Ни за что ни про что ребят обидел. Наговорил ерунды, теперь и поварешкой не расхлебаешь.
— Мотоцикл-то мой?
— Твой… Ну и что из этого?
— А то, что мой. А они распоряжаются… Будто их.
— Мой, твой… вот заладил! — сказал Климыч. — Радовался бы, голова садовая.
— Летом житья не дадут — одному дай прокатиться, другому… Мой мотоцикл, и ша!
Я опять почувствовал, что говорю не то, но не мог ничего с собой поделать. Я, как испорченная пластинка, крутился на одном месте. Кто-то другой вместо меня назойливо бубнил «мой… мой… мой!» Никто ведь не отбирает мотоцикл, чего же я скулю?
— Что стал в дверях? — сказал Климыч. — Закрывать надо.
До самой практики больше никто к моему мотоциклу не притронулся. Стальные изношенные пальцы сиротливо лежали в крышке цилиндра, а Игорь, видно, и не собирался новые вытачивать. Ну, бес с ними, как будто я без них не обойдусь! Похожу по гаражам, договорюсь со слесарями — сделают. Даже лучше, что получилось так: теперь никто не будет распоряжаться мотоциклом. А соберу я его сам. Потихоньку, к весне. Вернусь с практики и соберу. Попрошу у Климыча ключ, он даст. И буду до ночи копаться. В каникулы поеду на мотоцикле в Смоленск, и в Куженкино загляну, к бабушке… Вот ребята рты разинут, когда увидят меня на мотоцикле! Хорошо бы Аллу с собой взять. Это было бы здорово! Не поедет. Мама и папа не отпустят. Она ведь у них одна. Любимая дочка. А с Аллой бы хорошо…
Я решил сходить к Алле и потолковать с ней. Наши отношения оставались прежними. Не ухудшались и не улучшались. Раза два мы ездили в Верхи на лыжах; катались с берега и целовались почем зря. Несколько раз я хотел ей сказать, что люблю ее, но как-то все язык не поворачивался. В городе много видел я девушек, но ни одна в моих глазах не могла сравниться с Аллой. Красивая все-таки она. Меня смущало и еще одно обстоятельство: я не знал, любит ли меня Алла? У других девчонок — любит она парня или нет — прямо на лбу написано. Вот взять, к примеру, Зину Михееву. За километр можно понять, что она без памяти втрескалась в Игоря. Она, кроме него, никого не видит. И глаза у нее так и сияют, когда она смотрит на Игоря. И в глазах такая нежность, что даже завидно. Или Анжелика. Все знают, что она бегает за Генькой Аршиновым. Увидит его — и сразу ясно, что она любит. Тут ошибиться нельзя. Глаза выдают. И голос сразу другой, и смеется совсем иначе. Но Генька не смотрит на Анжелику и ничего не хочет замечать. Генька — секретарь комсомольской организации. Любовь ему противопоказана. Отвлекает от дела и вообще… Это он сам как-то высказался. Я так и не понял, в шутку или всерьез. И это «вообще…» Что он под этим подразумевает? Не любит он Анжелику, вот и вся петрушка. А глубокомысленное «вообще» тут ни при чем. Генька собрание ведет, а Анжелика сидит в первом ряду, глаз с него не спускает. И ничего она не слышит, и не понимает. Кончится собрание, спроси у Анжелики, о чем говорили, она не ответит, потому что на Геньку глаза пялила и вздыхала так, что в другом конце аудитории слышно было. А он хоть бы раз заикнулся. Или вздохнул. Ему, видите ли, некогда вздыхать! Он секретарь комсомольской организации и «вообще»…
Аллу я встретил у подъезда. Она только что вышла из дому и на ходу застегивала пуговицы своего черного пальто с серебристым воротником. На голове у Алки был красный пушистый платок. Я заметил, что ей к лицу красный цвет. И она это знает. Она куда-то спешила. Я оглянулся: никого близко не было. Никто Аллу не ждал, кроме меня.
— Ты ко мне, Максим? — спросила Алла.
Я искал на ее красивом лице хотя бы намек на то, что она обрадовалась, встретив меня. И ничего не нашел. Лицо было спокойное, как всегда, приветливое.
— Шел мимо, — небрежно сказал я.
— Я хочу в кино.
Я снова посмотрел на Аллу, и мне захотелось ее поцеловать. В кино целоваться неудобно. Только нагнешься, как сзади зашипят: «Ничего не видно. Уберите голову». Куда, спрашивается? В карман? Или положить на колени, рядом с шапкой?
— Давай лучше на лыжах покатаемся, — предложил я. — Воздух… и все такое.