— Чего это он? — спросил Генька Аршинов.
— Обрадовался, — сказал я. — Тебя увидел.
Машинист остановил паровоз и еще больше высунулся из окошка. Это был парень лет двадцати трех. Лицо широкое, круглый подбородок. Из-под фуражки, сдвинутой на затылок, выбивались русые волосы. Небольшие серые глаза весело смотрели на нас.
— Зеленый еще, — негромко сказал Генька. — У такого, пожалуй, научишься…
— Зачем тебе учиться? — трепался я. — Ты и так все знаешь… Вон у тебя какой берет… Ты и на учащегося не похож. Командир производства! Сходил бы, Генька, к начальнику депо и попросил паровоз? Хотя бы кукушку, а?
— Я бы тебя все равно не взял в бригаду, — буркнул Аршинов.
Мне машинист сразу понравился. Другой бы на его месте стал выкаблучиваться: брови хмурить, качать головой, вздыхать, а этот смотрит в окошко и улыбается. И улыбка у него хорошая. Широкая такая, располагающая. Глядя на него, я тоже стал улыбаться. Один Генька не улыбался. Он смотрел на бок паровоза. Там красными буквами по зеленому фону было написано: «Комсомольско-молодежная бригада». Паровоз был серии ТЭ-2425. Мощный, с маленькой трубой и черными защитными щеками. Колеса были красные. Паровоз блестел, лоснился. Хотя машинист был молодой, но, видно, любил чистоту и порядок.
— Мне не нравится задняя тележка, — сказал Генька. — Конструкция давно устарела.
— А мне нравится… Тележка как тележка.
— И сила тяги невелика… Не больше двадцати тысяч килограммов.
— Хватит тяги, — сказал я. — Попрет состав длиной в километр.
— Надорвется.
С Генькой сегодня невозможно было разговаривать, — все ему не так не этак. То машинист оказался без бороды, то задняя тележка не в жилу. Петушится Генька. Фасонит.
— Как проехать на станцию? — спросил машинист, скаля белые зубы.
— Валяй прямо по тропинке, потом поверни налево и трубой упрешься в вокзал, — в тон ему ответил я.
— По тропинке?! — Машинист захохотал и поддал пару.
Паровоз, набирая скорость, покатил от депо к станции. Мы с Генькой посмотрели друг на друга.
— Это наш паровоз, — сказал Генька. — 2425.
— Наш, — подтвердил я.
— Чего же мы стоим?
— Не знаю, — сказал я.
— Без нас укатит.
— Уже укатил…
Генька схватил маленький чемоданчик и пулей помчался за паровозом. У меня чемоданчика не было, — не успел еще обзавестись. За паровозом я не побежал. У Геньки нет чувства юмора. Куда денется паровоз, если мы приписаны к нему? А кто будет уголь в топку бросать, ухаживать за паровозом?
Генька бежал и размахивал чемоданом. Он, кажется, даже кричал: «Куда вы! Подождите!» Но машинист не стал ждать. Машинист даже не видел Геньки. Паровоз доехал до стрелки и свернул на другой путь. Вдоль станции растянулся длинный товарный состав. Паровоз двигался к голове состава. Я шел мимо вагонов и читал надписи, вкривь и вкось нацарапанные мелом: «Соль», «Хлеб», «Фосфатные удобрения», «Стекло», «Мел», «Транзит»: «Москва — Калининград». И множество других. Не состав, а хозяйственная лавка! И все это мы с белозубым машинистом повезем. Одни вагоны отцепят, другие прицепят. И так всю свою беспокойную жизнь путешествуют вагоны по стране. Иногда они ненадолго задерживаются на какой-нибудь станции: стоят в тупике, ждут разгрузки. А потом снова стучат их колеса по рельсам. Веселая жизнь у вагонов!
Когда я подошел к паровозу, сцепщик орудовал у сцепки. Генька без шинели и чемоданчика, в одном лыжном костюме бегал вдоль колес с масленкой в руках, проверял буксы. Лицо у него было очень озабоченное. Машинист стоял напротив будки и смотрел на меня. В окошко я видел только его лицо, а теперь мог любоваться на машиниста в натуральную величину. Плечи квадратные, широкая выпуклая грудь, крепкая шея, рост средний. Сильный парень! Машинист смотрел на меня и курил. Глаза у него были все такие же веселые.
— Зови меня Рудик, — сказал он.
— Рудик так Рудик, — усмехнулся я. — Где ты такое имя выкопал?
— Все мои указания для тебя закон — заруби на носу!
— Зарубил, — сказал я.
— Бывал на паровозе?
— Топку найду… и уголь.
— Прогресс, — сказал Рудик. — Поездка трудная… Подъем. Знаешь, что такое подъем?
— Где уж мне… — сказал я.
Машинист позвал Геньку и, окинув нас оценивающим взглядом, сказал:
— У меня всего две вакантных должности: помощник машиниста и кочегар…
Генька вытер руки о концы (уже запасся!), приосанился. Я не претендовал на помощника машиниста. Куда мне тягаться с Аршиновым! Мне и кочегаром хорошо.
— Мое дело уголек, — сказал я и посмотрел на Геньку. — Пусть он командует. Я очень люблю, когда мной командуют.
Но машинист все сделал наоборот: меня назначил своим помощником, а Геньку кочегаром. Признаться, я этого не ожидал. Я видел, как сразу опустил нос наш комсомольский секретарь. Он ни на минуту не сомневался, что его назначат помощником. Он и учился лучше меня, и все такое. И вдруг — конфуз. Лицо у Геньки стало жалким, и я не выдержал.
— Буду кочегарить, — сказал я. — Пусть он — помощником.
Машинист поглубже нахлобучил фуражку со шнурами и посмотрел на меня. Глаза у него стали суровыми.
— Здесь не базар, — сказал он. — И нечего торговаться.
— Он не комсомолец, — сказал Генька, не глядя на меня. Ему было стыдно.
Машинист подошел к Геньке, заглянул ему в лицо.
— Ты это, парень, брось, — сказал он. — А то и кочегаром не возьму… Фрукт!
Генька готов был сквозь землю провалиться. Я знал, он неплохой парень, этот Генька Аршинов. Просто что-то нашло на него. У меня у самого такое бывает. Чтобы прекратить неприятный разговор, я спросил:
— Скоро отправляемся?
Рудик взглянул на часы:
— Еще десять минут…
— Что нужно делать?
— Совсем забыл! — схватился за голову машинист. — Запаску… колесную пару в депо оставил. Кто сбегает?
— Ведро есть? — спросил я.
— Есть… Из-под мазута.
— Давай лучше за паром сбегаю…
Машинист заулыбался. Напряженная обстановка разрядилась, как пишут в международных обзорах.
Когда мы по железному трапу один за другим поднимались в будку, Генька обернулся и негромко сказал:
— Скотина я.
— Скотина, — подтвердил я.
В будке было тепло, как в бане. И запах какой-то банный: пар с углем. Весело гудело пламя в топке. Тоненько посвистывал пар. На крупных приборах дрожали стрелки. Я мог рассказать о паровой машине, мог потянуть за ручку в случае, если потребуется гудок. Но тронуть состав с места я не мог. А машинист рассчитывал на нашу помощь. Кроме нас троих, никого больше не будет. Пожалуй, зря он меня назначил помощником. Уж если по совести говорить, то Генька куда больше меня соображает в этом деле. Генькин отец, машинист, не раз брал его в поездки. У Геньки есть эта железнодорожная струнка, а у меня нет. И откуда ей быть? Мой родной отец черт-те кем был, только не железнодорожником. Генькин отец работает в этом же депо, и Аршинов мог бы получить назначение к нему на паровоз. Не захотел почему-то.
Мы услышали свисток главного. Машинист передвинул рычаги, и наш паровоз, шумно пробуксовав, плавно тронулся. Генька мельком взглянул на приборы и, не ожидая команды, откинул дверцу топки. Яркое желтоватое пламя озарило будку. Генька поднялся на тендер, набросал в лоток угля. Потом подошел к топке и посмотрел на меня: открывать? Я кивнул и, расставив ноги, стал равномерно кидать в жаркую глотку топки совок за совком. Генька открывал и закрывал дверцу. Он быстро приноровился к моим движениям и ни на одну лишнюю секунду не оставлял топку раскрытой.
Рукава лыжной куртки у Геньки закатаны, берет надвинут на брови. Огненным отблеск полыхает на руках, лице. И лицо у Геньки довольное. Он примирился с тем, что он кочегар, и с удовольствием делает свою работу.
Паровоз бодро пыхтел, набирая скорость. Рудик высунулся в окно и что-то крикнул стрелочнице. Лицо у него тоже было довольное.
Мы подъезжали к Сеньковскому переезду. Полосатый шлагбаум перегородил дорогу машинам. Проплыло мимо высокое недостроенное здание мелькомбината. Немного позже прогрохотали по железному мосту через Ловать. Улицы оборвались, замелькал вдоль полотна засыпанный снегом кустарник. Там, за Ловатью, — Верхи, где мы с Аллой катались на лыжах…