Артём уже собрался пойти к плотнику и согласиться на все его условия, как он сам объявился. Пришёл днём с топором на плече. Впереди гордо шествовал Эд с сумкой в зубах. В сумке — мелкий инструмент.
— Душа ноет, глядя, как ты уродуешь дом, — сказал Гаврилыч, поздоровавшись. — Да и натура моя не позволяет бросать дело на полдороге. Вот забью последний гвоздь — и покедова.
— Золотые слова говоришь, — обрадовался Артём. Гаврилыч обошёл весь дом. Придирчиво рассматривал каждую мелочь, сделанную Артёмом. Покачивал головой, крякал, а на невозмутимом лице ничего не отражалось. Артём следовал за ним с видом провинившегося ученика. Однако Гаврилыч пока молчал. И лишь позже, свернув цигарку, обронил:
— Годика два — три поработал бы со мной в подмастерьях, глядишь — и вышел бы из тебя какой толк…
Артём скромно потупился: плотник был не очень — то щедр на похвалу.
— А теперича, Иваныч, отдирай свои доски от стенки, — сказал он. — Не выдержал ровную линию, вот и получился у тебя ряд, как рота солдат мал мала меньше… Чего глазами хлопаешь? Бери топор, клещи и действуй. Гляди, края досок не повреди.
Разобрав стену, Артём полюбопытствовал:
— Ну как, Василий Гаврилыч, новая работёнка? По принципу: солдат спит, а служба идёт?
— Ты моей службы не касайся, — не поддержал шутки Гаврилыч. — Видишь, одна балясина прогнулась? В сарае железная скоба положена. Где хомут. Неси — ка её сюда!
Отныне порядок дня изменился. Плотник теперь приходил не в восемь утра, а в двенадцать. После ночного дежурства — он сменялся в пять утра — ложился спать.
У Артёма работал до семи, потом ужинал и шел на дежурство. К своей службе Гаврилыч относился с полнейшим равнодушием и, если представлялся случай выпить, охотно присоединялся к компании. И, конечно, забывал о дежурстве. Но жена никогда не забывала. Получив доверенность на зарплату, она теперь всегда была начеку, так как не желала, чтобы муженёк потерял работу. Появляясь ровно за пятнадцать минут до начала дежурства, она ловко и проворно выхватывала щуплого Гаврилыча из любой развесёлой компании и, не обращая внимания на его энергичные протесты, приводила к магазину, который закрывался в восемь вечера. Убедившись, что муж приступил к своим обязанностям, удалялась домой. И на широком лице её было полное удовлетворение: муж доставлен на своё рабочее место, значит, законная зарплата идёт.
Артём не огорчался, что теперь Гаврилыч приходит поздно. Две комнаты и кухня были почти готовы, а в мастерской, которая все ещё стояла без потолка, зимой все равно работать нельзя: там печки нет.
Редкий день Артём не встречался с Таней. Он приходил к ней домой. Даже в один дождливый вечер вместе с суровой Таниной хозяйкой пили чай с душистым малиновым вареньем.
Артём поднимался с рассветом. Жаль было пропускать прозрачное осеннее утро. Когда багровое солнце ещё только — только встаёт, раздвигая спящие в белесой дымке вершины сосен, а мелкие лужицы на дороге прихвачены тонким синеватым льдом и на похудевших яблоневых ветвях попискивают синицы, хорошо выйти босиком на холодное заиндевевшее крыльцо и крикнуть «Здорово!» вертлявой сороке, ожидающей его на крыше детсада. Только ранним утром так широко и свободно дышится. А как сверкает иней на закудрявившейся траве!
По тропинке вдоль огорода можно выйти на опушку леса и, прислонившись к толстому сосновому стволу, смотреть, как работают в лесу пёстрые дятлы, слушать голоса птиц, оставшихся на зимовку. А потом, позже, на бугре, где старый клуб, покажется знакомая фигура в коричневом плаще, перетянутом узким поясом. Таня улыбнётся, помашет рукой и почти бегом спустится вниз, по накатанной велосипедистами тропинке…
3
Они идут по извилистой дорожке в Голыши. Под ногами поскрипывают опавшие листья. Листья такие ещё живые и красивые, что жалко наступать. И Таня перепрыгивает. Лес стал светлее, прозрачнее. С тропинки сквозь бор можно увидеть, как проносится по высокой железнодорожной насыпи товарняк. И тогда с откосов поднимаются в воздух листья и начинают кружиться над вагонами. Они опускаются на крыши пульманов, платформы и вновь взлетают, устремляются вслед за последним вагоном, но где им, мёртвым листьям, догнать грохочущий поезд? Им ничего не остаётся, как снова печально опуститься на крутые песчаные откосы, на просмолённые шпалы, прильнуть к блестящим рельсам. Опуститься и тихо ждать следующего поезда, который снова взбаламутит их, смешает с дымом и паром, щедро взметнёт в воздух и умчится, может быть, туда, где листья вечнозелёные и никогда не умирают…
Артём и Таня одни в лесу, не считая синиц и дятлов, которые их совсем не боятся. У берёзы с раздвоенным стволом Артём останавливается и, повернув к себе девушку, целует. Она почему — то всегда приподнимается па цыпочки, щеки розовеют, а густые длинные ресницы вздрагивают. Из её рук мягко падает в листву портфель, битком набитый тетрадками.
— Что бы подумали мои ученики, если бы увидели меня здесь, в лесу, целующейся с тобой?.. — говорит Таня.
— Они бы сразу подтянулись и исправили все двойки.
— А по — моему, наоборот: моим ученикам это не понравилось бы.
— Зато мне очень нравится… — Артём снова привлекает её к себе.
Вот так идут они, взявшись за руки, и останавливаются чуть ли не у каждого дерева.
— Я обратила внимание, если долго смотреть на какой — нибудь лист, он ни за что не слетит с дерева… Остальные срываются, падают, а тот, на который смотришь, держится… Почему так?
— Это он нарочно, чтобы тебя позлить…
— Тебе не хочется уехать в Ленинград? — без всякого перехода спрашивает она.
— Нет.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Странный ты человек, — говорит она. — Все рвутся в город, а ты торчишь в деревне…
— В посёлке, — улыбаясь, поправляет Артём.
— Наши учителя говорят, как ударят морозы да все вокруг занесёт снегом, сядешь ты на свою машину, и прощай Смехово!
— Морозы, снег, вьюга, пурга… Как давно всего этого я не видел.
— Теперь мне понятно, из — за чего ты здесь остался: из — за пурги?..
— Мне здесь очень хорошо… — говорит он и, видя, что она пристально смотрит в глаза, будто сомневаясь, добавляет: — Это потому, что ты здесь.
— А если бы меня не было, ты бы остался?
— Не знаю, — отвечает он.
— Иногда в школе мне вдруг кажется, что ты уехал. Я не могу дождаться конца уроков, хватаю портфель и бегу домой… Один раз даже забыла ребятишкам написать на доске домашнее задание… Прибегу, а твоя машина стоит на месте. У меня как гора с плеч… А вдруг когда — нибудь её там не будет? Знаешь что, Артём, когда я утром иду в школу, я не думаю, уехал ты или не уехал. А потом, к концу занятий, начинаю волноваться, нервничать… Ты меня не провожай в школу, а лучше встречай, ладно?
— Ну и фантазёрка ты!
— Встречай меня, Артём.
— Скоро мы будем вместе ходить в школу и возвращаться…
Теперь она останавливается, роняет портфель и обеими руками обхватывает Артёма за шею.
— Любишь?
— Люблю… А ты?
— Люблю…
— Очень?
— Очень — очень!
Пройдя ещё несколько шагов, она вдруг спохватывается:
— Почему ты сказал, что скоро мы вместе будем ходить и возвращаться? Ты что же это, на ступеньках будешь сидеть и дожидаться меня? В таком случае я попрошу у бабушки тулуп…
— Мы теперь с тобой коллеги, — улыбается Артём.
— Коллеги? — Глаза её становятся большими — большими.
— Можешь поздравить, с той недели я зачислен в вашу школу учителем рисования. Двенадцать часов в неделю…
— В нашу школу? — все ещё не верит она.
— Постой, а ты меня не разлюбишь? — спрашивает он. — Был художником, а вот стал учителем…
— Артём, как я рада!
— Я тоже…
— Подожди… — озабоченно хмурит она лоб. — Это нехорошо, что мы будем в одной школе… Я буду тебя стесняться. Может быть, мне лучше перевестись в другую?