Темнота со всех сторон незаметно и бесшумно обступила палатку, костёр. Неподалёку сухо треснула ветка, зашуршал папоротник, и снова стало тихо. Уж не барсук ли выбрался из норы на охоту? Недаром ведь назвали озеро Барсучьим?
Они закурили и, попыхивая папиросами, молча смотрели на огонь. Спать не хотелось. Артём вспомнил про транзистор и достал из вещмешка.
— Как же мы забыли про музыку? — сказал Мыльников. — Вся рыба была бы наша.
— Вы оптимист, — усмехнулся Артём.
— Здешние аллигаторы никогда музыки не слышали…
— Давайте послушаем последние известия, — сказал Артём.
Когда закончились последние известия, прогорел костёр, Алексей Иванович начал было комментировать события, но тут совсем низко над костром кто — то пролетел, а немного погодя раздался громкий и пронзительный крик.
— Филин, — сказал Мыльников.
— Какой же это филин? — возразил Артём. — Летучая мышь.
— Что вы! — усмехнулся Алексей Иванович. — Какая мышь? Филин!
Придвинув вплотную к угасающим углям голые ступни, Артём взглянул на него. Глаза Алексея Ивановича прикрыты короткими ресницами, толстые губы оттопырены, на переносице складка. Такого упрямца, пожалуй, никогда не переспоришь…
— А ведь это я карикатуру на вас нарисовал, — вдруг сказал Артём.
Мыльников приоткрыл один глаз, хмыкнул:
— Я знаю.
— И молчали?
— Ждал, когда вы сами скажете.
— Не подумайте, что я раскаиваюсь, — сказал Артём. — Дорогу вы обязаны построить. Ведь это вопиющее…
— А если не буду строить? — перебил Алексей Иванович.
— Тогда мы с Носковым напишем в «Известия» или в «Правду»…
— Значит, объявляете войну?
— Выходит, так.
— А если бы у вас не было машины, тогда как? Артём посмотрел ему в глаза:
— Неужели вы думаете, я хлопочу для себя?
— Нет, не думаю.
— Эти три версты с гаком — позор для всего посёлка, — сказал Артём. — Мой дед воевал с вами… Я нашёл в его бумагах три или четыре заявления в райисполком. И ответы на них.
— По — вашему, я упираюсь из упрямства? Вы не представляете себе, что такое привести в порядок дорогу. Знаете ли вы, сколько стоит один километр магистрального шоссе? Я не говорю, что наша дорога будет стоить столько же, но, уверяю вас, мне это мероприятие влетит ещё в какую копеечку! Если бы ещё на Осинского можно было положиться, но он из тех, которые наобещают с три короба, как до дела дойдёт — в кусты. А денег мне никто на строительство дороги не даст. Не завода это дело. Придётся изворачиваться своими силами… Что скажут ревизоры — контролёры? Они ведь за каждый рубль с меня спросят?
— Значит, никакой надежды?
Мыльников поковырял в костре обожжённым суком, выхватил из пепла толстыми пальцами красный уголёк и прикурил.
— К чему все это говорю? Чтобы вы не думали, что все так просто: тяп — ляп, и дорога готова. Мыльников, такой — разэтакий, из самодурства не хочет строить… Если бы Осинский не был трепачом, можно было бы рискнуть. Моя техника и люди, его — мост через Березайку, строительный материал, песок, щебенка… Кстати, все это под рукой. Но я знаю Осинского, он и пальцем не пошевелит для этой дороги.
— Следующая карикатура на Осинского, — сказал Артём. — А ваш, Алексей Иванович, портрет я нарисую и вывешу в клубе. Осинский от зависти лопнет!
На озере тяжело бултыхнуло. Будто бревно бросили в воду. Мыльников так и расплылся в улыбке:
— Слышали? А вы говорили, здесь нет щук…
Когда они забрались в палатку, улеглись на надувных матрасах и вежливый Алексей Иванович пожелал спокойной ночи, Артём сказал:
— А все — таки это была летучая мышь, а не филин.
Глава шестнадцатая
1
— Артём, стучат! Да проснись же! Кто — то приехал, слышишь? — Таня все сильнее трясёт его за плечи.
Артём с трудом продирает глаза. В голове мелькают обрывки захватывающего сна. Ему снилось, будто он только что прыгнул с самолёта. Над ним розоватые пушистые облака, внизу широко раскинулась земля. Он летит грудью вперёд, распластав руки, как птица крылья.
Замирает сердце, но ему хорошо и радостно. Пальцы сжимают алюминиевое кольцо, пора дёргать, но он почему — то медлит. А земля, разворачиваясь вдаль и вширь, все ближе, неотвратимее. Он уже различает ярко — зелёный луг с ромашками, приземистые одонки и маленькую фигурку, которая машет белой косынкой… Кто это? «Дёргай!» — свистит ветер в ушах…
— Я и не подозревала, что ты такой соня, — говорит Таня.
Он окончательно просыпается и, ещё не понимая, в чем дело, вспоминает, что за кольцо парашюта так и не дёрнул…
— Кто бы это мог быть? — спрашивает Таня, тревожно заглядывая в глаза.
В дверь грохочут, слышны неясные голоса: мужской и женские. Артём вскакивает с кровати, выходит в коридор.
— Кто — то появился… — слышится знакомый голос. — Здесь живёт знатный колхозник Артём Тимашев?
— Лешка! — удивляется Артём, открывая дверь. — Откуда, черт длинный… — и умолкает, хлопая глазами: на крыльце рядом с его другом Алексеем стоят две улыбающиеся женщины, и одна из них — Нина!
— Не ждал, старик? — хохочет Алексей. — А мы вот взяли и нагрянули… Ну, я тебе скажу, и дорожка сюда, в твоё чертово, как его? Хохоталово!
— Смехово, — только и нашёлся что сказать Артём, глядя на смутно белеющее в сумраке лицо Нины.
— Вот я и приехала к тебе, — говорит Нина.
— Ты что, не собираешься нас в дом пускать? — спрашивает Алексей, глядя на ошеломлённого приятеля.
— Заходите, — бормочет Артём, отступая от двери.
— Вы поглядите на его физиономию!.. — гремит Алексей. — Он все ещё не проснулся. Помню по студенческому общежитию. Ты, старик, всегда горазд был спать!
Артём первым входит в избу и поспешно раскрывает дверь в большую комнату. Включив свет, говорит:
— Будьте как дома… Я сейчас! — и убегает в спальню.
— Не забудь штаны надеть, — смеётся Алексей. — Тут все — таки дамы.
Таня сидит на кровати, закутавшись до подбородка в клетчатое одеяло. Глаза блестят.
— Понимаешь, приятель — художник приехал… — бормочет Артём, торопливо одеваясь. — Из Ленинграда.
— Из Ленинграда… — как эхо повторяет Таня. Слышно, как за тонкой дощатой перегородкой разговаривают гости, двигают стулья.
— Девочки, не знаю, как вы, а я чертовски голоден… Тащите все на стол. Закуска в зеленой сумке, — распоряжается Алексей. — А коньяк… Где же коньяк? Уж не разбился ли? По такой дорожке, что мы ехали, в ад грешников возят…
— Коньяк в рюкзаке, где фотоаппарат, — говорит незнакомая Артёму девушка.
— Старик! — орёт из другой комнаты Алексей. — За то, что я привёз сюда твою Нину, с тебя причитается… Кстати, это её была идея — нагрянуть к тебе… Твоё Смехалкино даже при свете фар понравилось ей… Хочешь, насовсем её здесь оставлю… Как, Нина, согласна? Слышишь, она согласна!
— Вот трепач! — негромко говорит Артём. — Наверное, тяпнул где — нибудь по дороге…
— Ну, что ты там целый час копаешься? Можешь фрак не надевать. Тут все свои… Да выходи же ты, чертов отшельник, дай хоть взглянуть на твою бородатую рожу!
— Артём, ты нарочно от нас спрятался? — спрашивает Нина.
— Она мне за дорогу всю плешь проела — все волновалась, что ты куда — нибудь отсюда удрал… — говорит Алексей. — Везёт же некоторым — их любят…
— Бедненький… Тебя никто не любит! — кокетливо замечает незнакомая девушка.
— Ты меня не любишь, не жалеешь… Разве я немного некрасив?.. — с выражением декламирует Алексей.
— Одевайся, — негромко говорит Артём.
Таня молча смотрит на него. Глаза у неё какие — то отрешённые, далёкие.
— Иди к ним, — говорит она.
— А что же ты? Сидеть тут будешь? — Иди, говорю… Тебя ведь ждут.
Артём не успевает ответить: распахивается дверь, и на пороге появляется Нина. Она в коротком вязаном платье, белых чулках и высоких сапожках. От электрической лампочки на золотистых волосах её вспыхивает мягкий блеск.