Артём выбежал из дома, не затворив за собой дверь.
На дороге блестели лужи, отражая небо. Он обогнал Гаврилыча, направляющегося к его дому. Плотник что — то сказал, но Артём только рукой махнул: мол, сейчас недосуг!
На крыльце лежал небольшой пёс. Приоткрыв один глаз, взглянул на Артёма, повозил хвостом, но так и не поднялся. Артём перешагнул через него. Дверь в Лизину квартиру была заперта. Артём стал стучать, сначала тихонько, потом загрохотал кулаком изо всей силы. Сердце его гулко колотилось, словно он только что взбежал на крутую гору. С ненавистью глядя на обшарпанную дверь, бил по ней кулаками…
Дверь отворилась, и на пороге появилась рослая Лиза. Поджав полные, как у сестры, губы, неприветливо смотрела на Артёма.
— Где Таня? — спросил он, даже не поздоровавшись.
— Я к ней сторожем не приставлена, — резко ответила она и захлопнула дверь перед самым его носом. С той стороны щелкнула задвижка.
Артём ошеломлённо стоял в полутёмном коридорчике, пропахшем квашеной капустой и кошками.
— Откройте! — снова забарабанил он в дверь.
Дверь приоткрылась, только не эта, а соседняя. Пожилая багроволицая женщина, с накрученным на мокрую голову наподобие тюрбана полотенцем, с любопытством посмотрела на него и, хихикнув, исчезла.
Предчувствие, что произошло непоправимое, терзало Артёма. Почему эта женщина не открывает? Почему? Он должен увидеть Таню, немедленно, сейчас! Если бы Лиза не открыла, он, наверное, выломал бы дверь.
— Прекратите грохотать, я… я сейчас в поселковый заявлю! — с возмущением сказала она. — Говорю вам — не караулю я её. А она мне о своих делах не докладывает… Уж вы — то, слава богу, должны Таньку знать!
Не солоно хлебавши вернулся он домой. Гаврилыч строгал на верстаке зимние рамы. Их давно уже пора было вставлять. Когда ветер дул в окна, все тепло из комнаты выдувало, и Артёму приходилось на ночь поверх одеяла укрываться дедовскими ватниками и тужурками. Присев на чурбак, он задумался. Плотник, снимая с бруска тонкую стружку, искоса взглянул на него, но ничего не сказал.
Из мастерской доносились оживлённые голоса: протяжный баритон Алексея и тонкий Женин тенор. Ира и Нина готовили обед. Часто хлопала дверь в сенях, слышалось трескучее шипение картошки на сковороде, Гаврилыч взвалил раму на плечо и понёс в дом.
Куда она могла деться? У сестры её нет, это факт. Сестра сама не знает, где она. Может быть, поэтому и такая злая…
На крыльцо вышла Нина. Она раскраснелась у горячей плиты, золотистые волосы стянуты белой лентой.
— Артём, где у тебя лук? — спросила она.
— Какой лук? — не сразу сообразил он. — Ах лук… Наверное, кончился…
Нина спустилась с крыльца и, смахнув опилки со скамейки, присела рядом.
— У меня сердце разрывается, глядя на страдания молодого Вертера, — сказала она.
Артём неприязненно покосился на неё:
— Я уже давно заметил, ты всегда очень кстати используешь свои обширные познания в литературе и живописи…
— Мы так некстати нагрянули… — помолчав, сказала она. — Честное слово, мне очень захотелось тебя увидеть. Каков ты в своём родном Смехове.
— Ну и каков же я?
Нина посмотрела ему в глаза и невесело улыбнулась:
— Тогда, в Ленинграде, ты мне показался мятущимся, неустроенным, неуверенным в себе, а теперь ты совсем другой.
— Ты любишь слабых? Таких, чтобы можно было пожалеть, да?
— Когда — то для меня идеалом был мужественный, сильный мужчина. За такого я и вышла замуж. По крайней мере, мне сначала так показалось…
— За моряка?
— Какое значение имеет профессия? Он прирождённый артист. В зависимости от обстановки он всегда кого — нибудь играет. Познакомившись со мной, он угадал мой идеал и блестяще сыграл свою роль. А потом… как это и бывает иногда с артистами, он с треском провалился… Сейчас он переменил амплуа. Изображает из себя кого — то на служебной сцене. Рвётся в начальники. Пока получается…. — К чему ты мне все это говоришь?
— Женщины любят сами себе придумывать героев. А говорю тебе потому, что не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне. И не сердись за тот последний вечер в Ленинграде. У меня было очень плохое настроение.
— Я не сержусь. С чего ты взяла?
— А у неё красивые глаза, у твоей дикой Бары… Убежать через окно в одних чулках по снегу… Я уже на такое не способна.
— Я знаю, — сказал Артём.
— Не печалься, мой дорогой, — улыбнулась Нина. — Когда любовь лёгкая и безмятежная, без тревог и переживаний, она быстро и легко проходит… Как у нас с тобой… Правда, то, что было у нас, и назвать — то любовью нельзя… Так, небольшая интрижка… Радуйся: у тебя, кажется, трудная любовь.
— Я и радуюсь, — пробурчал Артём.
На крыльцо выскочила Ира с полотенцем на юбке вместо передника. Тоже румяная, озабоченная.
— Куда ты пропала? Где же лук?
— Лука в этом доме нет, — сказала Нина. — Бедная Ирочка, что же нам делать? Алёша любит картошку с луком, а его, как назло, нет.
— Иди кофе вари, — распорядилась Ира. — Артём, будь добр, попроси у соседей пару головок лука.
— Золотая жена будет у Алексея, — сказала Нина, поднимаясь. — Ведь для вас, мужчин, хорошая еда — это главное в семейной жизни… Недаром же говорят: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.
— Злая же ты, Нина! — усмехнулся Артём.
— Я ревную тебя, дурачок! — засмеялась она. — И не сердись, в конце концов, я ведь тоже баба!..
Артём встал с чурбака и пошёл к Кошкиным за луком. Сосед был дома и дал ему целую золотистую связку.
— Этого добра нонче много уродилось, — сказал он. — Головки одна к одной. А чесноку дать?
И, не дожидаясь ответа, вручил Артёму увесистый пучок чесноку.
У калитки Артёма догнала Машенька. Она была в синих трикотажных брюках в обтяжку и капроновой курточке с серым воротником. Лицо у неё очень серьёзное и таинственное.
— Чего тебе? — спросил Артём.
— Тс-с! — Машенька, оглянувшись на свои окна, потащила Артёма за рукав к поселковому. Там, за поленницей дров, остановилась и, поглядев на него круглыми блестящими глазами, покачала головой:
— Ой, что теперь будет! Что теперь будет!
— Что же будет?
— Ой, какое у вас лицо, дядя Артём! Несчастное какое… А кто это к вам приехал? Важные такие, нарядные… У той высокой тётечки с конским хвостом на голове, с ума сойти, какая красивая кофточка.
— Чтобы об этом спросить, ты меня притащила сюда?
— Ой, что вы, дядя Артём! У меня есть большие новости… А эти тётеньки артистки? Они поют?
— Сама ты артистка. Я пойду, «тётеньки» лук ждут.
— Идите. Я хотела вам сказать… Татьяна Васильевна… — девчонка сделала паузу, наблюдая, как будет реагировать Артём. — Ну, если вам неинтересно.
— Где ты её видела? — сразу оживился Артём.
— Обещали мне портрет нарисовать, а сами…
— Нарисую, нарисую. Где Таня… Татьяна Васильевна?
— Уехала, — сказала Машенька. — Села на автобус с вещичками и уехала. Ой, что теперь будет! Придут ребята в школу, а учительницы нет… Лучше бы наша химичка уехала… Позавчера пять двоек поставила.
— Погоди ты со своей химичкой! Когда уехала?
— С утренним автобусом, я ещё помогала ей сумку нести… Идём по дороге, а она все на ваш дом оглядывается…
— Ну а дальше?
— Села в автобус, я ей вещи подала. Спрашиваю: далеко собрались, Татьяна Васильевна? А она молчит, будто не слышит. И все на ваш дом смотрит, а вас никого не видать.
— Так ничего и не сказала?
— Очень расстроенная была, а в глазах ни слезинки… Чего же она сказала? «Прощай, Машенька». И ещё письмо дала… Я ей долго рукой махала, пока автобус…
— Где оно? — перебил Артём.
— Так письмо не вам, дядя Артём.
— Покажи!
— Так оно у меня дома. В географии лежит.
— Неси же скорее, черт бы тебя… — увидев озадаченные девчоночьи глаза, спохватился. — Извини, Машенька, вырвалось… Я лишь на конверт взгляну.
Машенька, обиженно надув губы, подумала, потом повернулась и пошла к дому.
— Вам она потом по почте пришлёт, — обернувшись, сказала она.