— Зайдём ко мне? — предложил он Володе.
— Чего я у тебя забыл? — удивился тот.
Артём с сожалением взглянул на бутылку и вздохнул.
— Один я не пью, а вот за компанию…
— Я тоже один ни — ни, — сказал Володя. — Нет интересу.
— Ну так как? Зайдём?
Дребезжащая дверь на тугой пружине то и дело хлопала: в магазин входили все новые и новые покупатели. И каждый прихватывал с собой изрядную порцию клубящегося паром холода.
— Я за папиросами… — заколебался Володя.
— У меня есть.
Они вышли из магазина. Метель повсюду намела сугробы. От домов к калиткам тянулись неширокие, расчищенные от снега тропинки. У аптеки вымахал сугроб вровень с крышей. Небо поголубело. Заиндевелая водонапорная башня была окутана испариной. Холод отпустил, и снег под ногами уже не визжал так остервенело.
Дома Артём быстро приготовил закуску: открыл банку шпрот, нарезал розоватого шпига, выставил банку маринованных огурцов.
— Поджарить яичницу с салом? Володя не возражал.
В доме он не был таким самоуверенным, как обычно. Долго у порога обметал бурки, пошаркал подмётками по половичку. Повесив на вешалку полушубок и шапку, достал из кармана расчёску и завертел головой, разыскивая зеркало.
— Нет, понимаешь, — улыбнулся Артём, хлопоча у стола. — Не обжился ещё как следует.
Володя пригнулся у стеклянного буфета, у которого всякий раз прихорашивалась Машенька, и стал водить расчёской по курчавым светлым волосам. Потом подошёл к картине, хотел было поднять холст, но, взглянув на хозяина, смутился и спросил:
— Можно поглядеть?
Артём кивнул. Володя долго смотрел на портрет, потом восхищённо покачал головой: дескать, ну и ну! Широко улыбнулся и с уважением посмотрел на Артёма.
— Здорово похожа… Машка — то Кошкина!
Портрет Гаврилыча — он все ещё был незакончен — Артём повернул к стене, и Володя, видевший это, ничего не сказал, но по лицу его скользнула тень.
— Это не Танин портрет, — сказал Артём, сообразив в чем дело. — Вот тут у меня есть наброски… — И протянул альбом.
Володя присел на скамейку у печки и, с осторожностью переворачивая листы, подолгу разглядывал каждый рисунок. Половина альбома была посвящена Тане, а половина — Гаврилычу. Дойдя до него, Володя удивился:
— Гляди — ка, Васька! С топором, с рубанком… С собакой. Нашёл кого рисовать!
— Ты его не знаешь, — сказал Артём.
— Ваську — то плотника? Да кто его не знает…
— Я хотел сказать, ты знаешь его лишь с одной стороны…
— Ваську — то? Да его с какой стороны ни поверни…
— Садись к столу… — пригласил Артём, доставая из буфета две рюмки.
Артём разлил в высокие гранёные рюмки холодную водку, положил на хлеб огурец. На сковороде шипела и взбулькивала яичница.
— Вздрогнем? — сказал Артём, поднимая рюмку. Тостов произносить он не умел, да и Володя вряд ли удержался бы от смеха, если бы Артём вдруг торжественно и напыщенно произнёс: «Я поднимаю эту рюмку за тебя, Володя Дмитриенко! За то, что ты оказался настоящим парнем и спас мне жизнь!»
Они выпили и поставили рюмки на стол. Закусив огурцом, стали тыкать вилками в черную сковороду.
— Как ты попал — то туда? — спросил Артём. — Ну, где я ткнулся башкой в дерево?
— Деда решил проведать… Мой дед — то, Григорий, лесник. От заводского посёлка напрямки через лес пять километров всего и будет — то до его сторожки. Идти — то на лыжах можно через Потерянную рощу иль мимо Горбатого карьера. Ну, я пошёл через карьер. Тебя — то, может, и не заметил бы — прошёл мимо, — да захотелось с горы разок скатиться. Сперва — то я лыжу внизу увидел. Думаю — бросил кто — нибудь. Бывает, сломается одна — другую тоже выкинут… Стал подниматься на гору — то, гляжу, что — то чернеет в снегу, будто рукавица меховая… А это твоя борода торчит. Сначала думал, сыграл ты, парень, в ящик — голова в кровище, и волосы уж смёрзлись…
— Из — за какого — то проклятого сучка чуть было жизни не лишился, — сказал Артём.
— Интересно же бывает… — заулыбался Володя. — Сам вдребезги, а галошам хоть бы что… Это я про лыжи. Как в одном анекдоте…
— Про анекдот я слышал, — сказал Артём. — Ну а дальше?
— Дотащил до сторожки, потом за лыжами сходил, а там ты уже и очухался.
Выпили ещё. Глаза у обоих заблестели. Яичница со сковородки исчезла, и они вычистили её хлебным мякишем. Володя вдруг загрустил. Хмуро посмотрев на Артёма, сказал:
— Стравил, борода, ты хорошую девку… Где теперь она?
— Если бы я знал, — ответил Артём, которому тоже было невесело.
— Как не знаешь? — удивился Володя. — Она тебе ничего не сказала?
— И даже письма не написала. До сих пор.
— Выходит, стравил девку и бросил?
— Она меня бросила, — сказал Артём.
— Я готов был прибить тебя…
— Камнем в окно? — усмехнулся Артём.
— Что же ты не пожаловался милиционеру Юрке?
— Зачем?
— Дали бы мне пятнадцать суток…
— Не пойму я тебя, — сказал Артём, — то ты готов был прибить меня, то вот от верной смерти спас…
— Валяется человек на снегу без сознания… Так и бросить его там? Пускай замерзает? — удивился Володя. — А ты бы разве прошёл мимо?
— Не прошёл бы.
— Так чего тогда спрашиваешь?
— Ладно, хватит об этом… Ну а ты как?
— Чего я?
— Ведь тоже её любил?
Володя налил себе, чокнулся с рюмкой Артёма, стоявшей на столе, и выпил. Задумчиво поглядел на огурец, но закусывать не стал.
— Я, Артём, — он в первый раз назвал его по имени, — свою любовь с тем камнем в твоё окно зашвырнул… Не любит — не надо. Как говорится, насильно мил не будешь. Да потом я не из тех, которые сохнут из — за бабы… Что, в посёлке девчонок мало? Да только свистни — любая моя. А с Татьянкой у меня счастья все одно не было бы… Это уж точно! Говорю — говорю ей что — нибудь и чувствую: не воспринимает она меня, хоть убей! Ходим бывало рядом, чего — то говорим, а вот не понимаем друг дружку. Как по телефону: я в одном городе, а она в другом, и слышимость плохая…
Володя замолчал и стал жевать хлеб с салом.
— У тебя тоже так? — немного погодя спросил он.
— Мы понимали друг друга, — сказал Артём.
— Поэтому она и сбежала от тебя к черту на кулички, — подковырнул Володя.
— Я сам виноват… Видишь ли…
— Ты лучше сам разбирайся в своих чувствах, — перебил Володя и поднялся. — Я тебе в этом деле хреновый помощник…
— Может, ещё сбегать за бутылкой? — спросил Артём.
— Меня тут ждёт одна… зазноба, — взглянув на часы, сказал Володя. — Чего на танцы не приходишь?
— Да как — то не хочется.
— Может, опасаешься… этого конфликта? Забудь, что было…
— Я и не помню, — сказал Артём.
— Спасибо за угощенье, — поблагодарил Володя. Оделся и, помешкав, неловко протянул широкую ладонь, а потом ушёл, стуча по половицам своими крепкими бурками.
2
В деревянном сундуке Андрея Ивановича Абрамова среди десятка других книг Артём обнаружил толстый том стихов Сергея Есенина. Вот уж не думал он, что дед его любил стихи. В книжке многие страницы загнуты. Наверное, в такие же зимние вьюжные вечера Андрей Иванович раскрывал том и, нацепив очки, читал прекрасные строки великого русского поэта.
Стихи Есенина, будто волшебная музыка, льются под вой метели. Спасибо, дед, за эту чудесную книжку! Конечно, все это Артём читал когда — то, но, наверное, для того, чтобы на всю жизнь полюбить Есенина, нужно вот так одному у потрескивающей печки, под гул метели белой ещё раз прочитать его стихи…