— А вот и больница, — сказала Зоя и остановилась перед неосвещённым парадным большого двухэтажного здания. — Неужели вы действительно…
Артём, не слушая её, рванул дверь на себя и влетел в просторный вестибюль. Просунув голову в регистрационное окошко, спросил медсестру:
— Что с Таней? Татьяной Васильевной Милославской… Ну, что вы на меня уставились? Да ответьте же!
Медсестра прыснула, прикрыв рот ладошкой:
— Господи, я сначала подумала, что у неё такой старый муж… Вы же ещё молодой, а борода, как у деда какого — нибудь… Вы полярник? На льдине дрейфовали?
— Девушка, я жду, — сказал Артём.
Медсестра прогнала с лица улыбку и официальным голосом объявила:
— Мальчик у вас, гражданин Милославский. С чем и поздравляю! Да вы что, недовольны? Вот те раз! Все хотят мальчиков, а вы небось ждали девочку?
— Мальчик… — с трудом выговорил ошарашенный Артём. — Какой ещё мальчик?!
— Бутуз, — заулыбалась сестра. — Три кило восемьсот. А жене вашей благодарность объявите. В первый раз рожает, а даже не пикнула.
Не видя ничего вокруг, Артём оторвался от окошка и плюхнулся на стул рядом с высоким парнем. Тот взглянул на него и с завистью сказал:
— Везёт же людям! Парня схлопотал… А моя Нюрка сейчас рожает… Вдруг девку, а?
Артём встал со стула и снова подошёл к окошку. Внешне он был совершенно спокоен, даже движения его стали медлительнее. Лишь в голове будто молотом било: «Мальчик, мальчик, мальчик!»
— Вот что, девушка, — начал он спокойным голосом. — Я только что приехал сюда издалека. Вы угадали: я с Северного полюса… Мне необходимо сейчас же, сию минуту увидеть Таню. И не говорите, что сегодня не приёмный день, что в палату нельзя и вы меня не пустите, я все равно добьюсь своего…
— Зачем же вы себе нервы — то треплете? — сказала сестра. — Вон даже побледнели… Неужто мы тут сидим не люди? Надевайте халат, и я вас провожу в палату…
4
Артём сидел на узком белом топчане, накрытом клеёнкой, и смотрел на дверь. На белой этажерке стояли светлые и коричневые пузырьки с наклейками, черная продолговатая коробка, в которой хранится прибор для измерения кровяного давления, и ещё какие — то блестящие коробочки, баночки, стакан с термометрами. Дежурная сестра сказала, что в кабинете лечащего врача им будет удобнее, а в палате много рожениц. Специфический запах больницы окружил его со всех сторон. И хотя волнение и ожидание встречи переполняли его, вдруг подумал: «Вот ходим мы, здоровые люди, по земле, работаем, смотрим кинофильмы, пьесы, ездим на рыбалки, а где — то в больших каменных домах тоже живут люди, которые месяцами видят кусок жизни лишь из больничного окна… Кто — то пьёт горькие лекарства, прикованный к больничной койке, лежит на операционном столе, дышит через трубку кислородом, страдает и умирает… Как будто все так и надо. И вспоминаем мы обо всем этом, лишь навещая больных или ещё когда сами попадаем в больницу».
Все это тут же выскочило из головы, когда узкая белая дверь тихонько отворилась и в кабинет вошла Таня…
Таня ли это? Высокая женщина с огромными печальными глазами на бледном, осунувшемся лице остановилась на пороге, держась за ручку двери. Он встал. Увидев его, она даже попятилась, будто хотела уйти.
— Я так и подумала, что это ты, — сказала она. — Тебе Зойка написала? Я чувствовала, она что — то скрывает от меня.
— Больше ты ничего мне не хочешь сказать?
— У тебя седой волос в бороде…
— Здравствуй, Таня! Он хотел к ней подойти.
— Нельзя, — сказала она. — Мне скоро кормить.
Серый с отворотами халат был стянут поясом на узкой девчоночьей талии. Набухшая грудь выпирала. Теперь Артём понял, почему её глаза показались ему такими огромными: под ними залегли глубокие синеватые тени. Похудела Таня и повзрослела. В глазах её появилось новое, незнакомое выражение. Будто смотрит не на него, а куда — то в глубь себя. Может быть, поэтому ему сначала было трудно с ней разговаривать.
— Почему ты уехала? — спросил он.
— Странно, что ты об этом спрашиваешь.
— Могла хотя бы письмо написать.
— Могла бы, — сказала она. — Но зачем?
— Всякое в жизни бывает… И нельзя так вот сразу все рвать. Намертво.
— Что же делать, если я такая?
— Я тебя не поздравил с сыном… нашим сыном. Я даже об этом ничего не знал… — сказал он с горечью.
— Ты сам виноват.
— Да, да, виноват! Тысячу раз виноват!
— Сейчас ты это понял, а тогда… Помнишь, прибежал ко мне ночью и стал грохотать в окно, чуть все стекла не выбил? Тогда ты ничего ещё не понял… А уехала я потому, что не хотела больше с тобой встречаться даже как с прохожим на улице. Там, в комнате, когда пришла эта… девушка с роскошной причёской, ты был каким — то жалким и растерянным. Я таким тебя никогда не видела. Ты даже не мог посмотреть мне в глаза. И ей тоже. Ты был мне противен. Поэтому я и уехала.
— И ты знала, что у нас будет ребёнок?
— Конечно.
— Почему же ты мне не сказала об этом раньше? Там, в Смехове?
— Я не была уверена, что ты обрадуешься, а я… Я очень хотела ребёнка.
— Неужели теперь до конца жизни не простишь?
— Я уже простила, — сказала она и, помолчав, добавила: — И очень рада, что ты приехал.
Артёму захотелось обнять её, хотя бы на миг прижать к себе. Она по глазам догадалась о его намерении и покачала головой.
— Мне сейчас малышку кормить… А ты только что с дороги. Я слышала по радио, везде грипп свирепствует.
— Азиатский или африканский, — сказал Артём. — В Нью — Йорке, я в газете читал, тысяча человек погибли.
— Ну, вот видишь.
— Таня, — сказал он. — Я за тобой, то есть за вами приехал.
Дверь приоткрылась, и пожилая женщина в белой косынке, взглянув на Артёма, сказала:
— Танечка, твоего крикуна уже принесли.
— Можно мне на собственного сына хоть взглянуть? — спросил Артём.
— Ещё насмотритесь, — усмехнулась женщина.
5
Артём все ещё не мог опомниться. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Добираясь сюда, к Тане, он все на свете передумал. Готов был поверить в любую страшную болезнь, но то, что у него здесь должен родиться сын, такого и в голову не приходило! Сейчас — то он вспоминает, что ведь на его глазах происходили с ней перемены. Когда на лбу и щеках появились светло — коричневые веснушки, он, помнится, смеясь, сказал:
— У всех людей веснушки весной, а у тебя осенью высыпали…
Она лишь долгим взглядом посмотрела на него и ничего не ответила. И потом часто он ловил её задумчивый, отрешённый взгляд… Он даже помнит, как однажды она хотела с ним серьёзно поговорить…
Это было в один из тех тёплых осенних дней, когда они вместе ходили в школу. Таня молча шла рядом. К волосам её прицепился маленький лист. Артём рассказывал что — то смешное, но она не слушала. И он, обиженный, замолчал.
— Артём, — немного погодя, спросила она. — У тебя никого — никого в Ленинграде нет?
— Ты, конечно, имеешь в виду девушек? — рассмеялся он. — У меня целый гарем… — И, заметив, что она нахмурилась, прибавил: — В этом гареме ты будешь царицей!
Он хотел обнять её, но она оттолкнула его руку. И глаза у неё стали ещё более отрешёнными.
— И зачем ты только приехал сюда, Артём?.. — с грустью сказала она.
Она всегда ревновала его к Ленинграду. Стоило ему заикнуться про свою городскую жизнь, как Таня сразу настораживалась. И потом подолгу была неразговорчивой и задумчивой. Ему тогда и в голову не пришло, что эта глупая шутка могла больно ранить её. А он, довольный, счастливый, шутил, острил и совсем не пытался разобраться, что творится у неё в душе… Если бы знал, что она ждёт ребёнка! Разве случилось бы подобное? Да он на руках бы носил её. Но увы, мужчина узнает о своём будущем ребёнке только от женщины…
Обо всем этом думает Артём, шагая по улице из роддома рядом с притихшей Таней и неразговорчивой и строгой Зоей. Стоит мартовская оттепель. И сюда, через Уральский хребет, добралась весна. Солнце растопило на улице слежавшийся наст, повсюду звенит, дробится капель, ноздреватый снег разъезжается под ногами. Руки Артёма бережно прижимают к груди тугой синий свёрток с кружевной пелеринкой. Свёрток посередине перевязан пушистым шарфом. Свёрток негромко посапывает. Артём косит глаза на свою драгоценную ношу, и губы расползаются в улыбке. В этом свёртке его сын. Только мельком он увидел сморщенное, с открытым ротиком и плотно зажмуренными глазами существо, но уже переполнился к нему нежностью. Двумя пальцами он потихоньку приподнимает угол одеяла, но, поймав укоризненный Танин взгляд, со вздохом опускает.