Если к Артёму Кира относилась с недоверием, например, ни за что не садилась на плечо, то с Таней подружилась с первого дня. Куда бы та ни шла, Кира всегда её сопровождала. То перелетала с ветки на ветку и выкрикивала свой скудный запас слов, то садилась на плечо и тихонечко пощипывала за ухо. Но стоило ей увидеть, как Артём садится в лодку, тут же покидала девушку и отправлялась с ним на рыбалку.
Случалось, к Кире прилетали приятели и приятельницы. Среди них была одна сорока. И тогда ворона с раздвоенным хвостом, как истинная и гостеприимная хозяйка острова, показывала гостям свои владения. Радушно звала их к костру, но гости предпочитали держаться от людей подальше.
Таня подружилась с вороной, пробовала даже учить новым словам, но то ли Кира оказалась упрямой ученицей, то ли Таня — плохой учительницей, только ворона не выучила больше ни одного слова. Таня любила загорать на надувном матрасе. Иногда к ней присоединялась Кира, но, убедившись, что рыбкой тут не разживёшься, снова улетала к Артёму.
Однажды, когда он рыбачил у острова, напоминающего шапку Мономаха, приплыла на надувном матрасе Таня. За эти несколько дней она стала совсем шоколадной.
— Я не буду мешать тебе? — спросила она.
И хотя рыба клевала, а для настоящего рыбака это наивысшее удовольствие, Артём обрадовался девушке. Он свернул удочки — все равно напуганная рыба отошла — и сказал:
— Это я тебя позвал сюда… Сидел в лодке и говорил тебе: «Плыви скорее, я жду…» Вот ты и услышала.
— Мне скучно стало… Какой ты смешной в этой шляпе! Когда ты удишь рыбу, у тебя такой вид, будто решаешь мировые проблемы. Ну улыбнись, пожалуйста.
— Не могу, — сказал он. — Рыбалка требует исключительной серьёзности.
Щурясь от солнца, Таня посмотрела на дальний берег и вздохнула:
— Как тихо здесь, и ни души. Озеро, сосны на берегу, белые облака… Так, наверное, было миллионы лет назад, когда над водой летали страшные ящеры…
— Я начинаю верить в телепатию, — сказал Артём. — Об этом же подумал и я…
— Скажи, где Кира?
— Она мне пыталась объяснить, куда полетела, да я ничего не понял… Плохо ты её научила разговаривать.
— На этом острове, наверное, много земляники, — сказала Таня.
— Я на нем ещё не был.
— Поплывём? — предложила она.
Остров был рядом, и Артём, не раздумывая, бултыхнулся с лодки в воду. Таня положила матрас на лодку, и они поплыли.
Земляника на острове была. В тени — ещё твёрдая, белая, а на солнцепёке — сочная, красная. Они молча срывали нежные душистые ягоды и отправляли в рот. Трава, цветы, кусты, деревья, разомлевшие на солнце, волнами распространяли всевозможные запахи. В цветах озабоченно копошились пчелы, басисто гудели большие черные шмели, порхали бабочки — лимонницы.
Таня первая заметила под берёзой шалаш, сложенный из тонких веток. На крыше образовались дыры, и пол шалаша был выложен солнечными пятнами.
— Здесь кто — то жил, — тихо сказала она.
— Здесь жили Он и Она, — таинственно заговорил Артём. — Они ушли от людей и вдвоём поселились на этом тихом острове… Они захотели узнать, действительно ли с милым рай в шалаше.
— А потом? Что же было потом?
— Потом подул ветер, пошёл проливной дождь, на них стало капать и… рай кончился. Они ушли, а шалаш остался.
— Наверное, тот, кто говорит — с милым рай в шалаше, на самом деле никогда в нем и не жил, — сказала она.
В этот полуденный час стало тихо кругом. Не слышно птиц, пчёл. Над головой остановились облака, застыло огромное озеро, не шелохнется на берёзе ни один лист. Артём и Таня стояли у входа в шалаш и смотрели друг на друга. Он и Она — одни в этом вдруг примолкшем мире.
Молчание затягивалось, нужно было что — то сказать, но он не мог: пересохло в горле. Глядя на неё, Артём подумал, что никогда в жизни не видел таких красивых глаз. И эти глаза были влажные, тёплые.
— Пойдём туда… — незнакомым голосом сказал он и с ужасом подумал, что вот сейчас этот влажный блеск уйдёт из её глаз, лицо станет холодным, и все кончится. Когда она становится такой, ему хочется убежать куда — нибудь подальше и не видеть её. Как странно, что иногда глаза женщины могут ранить гораздо больнее, чем самые — самые жестокие слова.
У неё вдруг задрожали губы, она передёрнулась, будто от озноба, и, все так же прямо глядя ему в глаза, быстро заговорила: