— Попросила бы, и так дал, — сказал он.
— Просить — это неинтересно, — бойко ответила она, с любопытством рассматривая его.
Артём тоже с интересом смотрел на неё: тоненькая, с острыми плечиками, курносая, волосы коротко подстрижены и на лоб спускаются тугими завитушками, пухлые розовые щеки щедро усеяны веснушками.
— Я ведь могу и нашлёпать!
— Вот это будет интересно! — засмеялась она. — Меня уже давно никто не шлепает. Родители считают, что я уже взрослая: в девятый класс перешла.
На язык бойкая. И поглядывает на Артёма насмешливо. Некрасивая, а в лице что — то такое есть…
— И зря, — сказал он.
— Я ещё у дедушки Андрея яблоки таскала… Уж который год.
— Ну, тогда другое дело… — Артём не выдержал и рассмеялся.
Она посмотрела на него и тоже фыркнула.
— Я ведь по — божески… Другие все до последнего яблока обтрясут, да ещё, бывает, ветки поломают. Считайте, что вам повезло: мальчишки знают, что это мой сад, и никто больше нос сюда не суёт.
— Выходит, ты мой ангел — спаситель, — усмехнулся Артём. — Я ещё должен тебе в ножки поклониться?
— Нарисуйте лучше меня, дядя Артём. Только не карандашом, а красками. Яркими — яркими, чтобы было красиво.
Артём молча смотрел на неё. Видно, старый стал, если девчонки дядей называют. Маша чем — то напоминала репинскую «Стрекозу».
— Я на фотокарточках кошмар как плохо получаюсь, — сказала она и опечалилась, даже уголки губ опустились. — Нас весной всем классом сфотографировали. Все девчонки как девчонки, одна я уродина… И у Людки Волковой почему — то вышло два носа. Я карточку на чердаке в старых газетах спрятала, чтобы никто — никто не видел меня такую…
— Когда — нибудь я тебя напишу, — сказал Артём. — А сейчас, дорогая Машенька, что — то нет настроения…
— Ой, правда? — обрадовалась она. — Можно, я и Людку Волкову приведу? А откуда вы знаете, как меня звать? Бабушка сказала, да? Она у нас любит поговорить… — Девчонка засмеялась: — Уж точно, спрашивала вас про вуяку? Да? Ей все время кажется, что папа вставил в стенку какую — то свистульку. Вот она и вует все время. И слово же такое придумала: «вуяка»! Ой, что же это я! — спохватилась она. — Угощайтесь… — И, достав из — под трикотажной блузки яблоко покрупнее, протянула Артёму.
Он взял, вытер носовым платком и, надкусив, сказал:
— Спасибо.
Она тоже впилась острыми зубами в другое яблоко. Яблоки были с кислинкой и стягивали десны.
— Вон на той получше будут, — кивнул Артём на яблоню, приткнувшуюся к соседнему забору.
— Я знаю, — сказала Маша. — Я вон то жёлтое с красным хотела сорвать, но вы так неожиданно вышли… А вообще самые сладкие на яблоне с расщеплённой веткой…
— Ты лучше меня знаешь, — улыбнулся Артём. Она швырнула в огород огрызок и посмотрела на него смеющимися глазами.
— Я даже знаю, почему вы не в настроении… И борода у вас такая унылая — унылая!
— Гм, унылая борода… Ну и выдумщица! Так почему же я не в настроении?
— Влюбились в Татьяну Васильевну, а она…
— Что же она?
— Влюбились! Влюбились! — засмеялась девчонка и припустила по травянистой тропинке к дому.
2
Ночью кто — то бросил булыжник в окно. Стекло разлетелось вдребезги, а камень с грохотом покатился по полу. Артём вскочил с кровати и выбежал на крыльцо. У клуба кто — то громко хохотнул, и снова стало тихо. Шлепая босыми ногами по влажной и холодной тропинке, он вышел за калитку. На улице тихо и пустынно. У автобусной остановки темнеют несколько молчаливых фигур, вспыхивают и гаснут огоньки папирос. Тот, кто швырнул камень, мог быть среди них. Но идти туда в одних трусах и выяснять отношения было нелепо. Артём передёрнул плечами — стало довольно прохладно — и вернулся в дом. Осколки блестели под ногами, кружевная тень от яблонь шевелилась на стене, под печкой уныло скрипел сверчок. Когда это он успел поселиться? В разбитое окно вместе с ночными звуками и шорохами вплеснулся серебристый лунный свет. Лёгкие порывы ветра то оттопыривали занавеску, то вытягивали наружу.