— Опять пришли, окаянные.
А зайцы будто не слышат. Пыхтят. Упираются, знай себе катят. Докатили до канавы, толкнули и сами следом скатились.
Подбежал дедушка Назар — нет зайцев. Один арбуз в канаве лежит. Подобрал его, лезет наверх, смотрит, а зайцы уж с другого конца бахчей арбуз покатили.
Взмахнул дедушка Назар рукой:
— Ах, озорники эдакие.
И засеменил к шалашу. В шалаше у деда ружье. Схватил он его, побежал за зайцами. А зайцы — шмыг! — и спрятались за арбуз. Одни уши торчат.
Прицелился дедушка Назар в левое крайнее ухо да как тарарахнет. Только — а-ах! — эхо по роще прокатилось.
Хоть и плохонькое у деда ружье было, а большого страху на зайцев нагнало. Ударили от бахчи — собаками не догнать.
И только за Яблоневым оврагом хватился заяц Длинные Уши, что нет у него одного уха.
С той поры и остался он с одним ухом. Но, не смотря на это, звали его все до конца жизни зайцем Длинные Уши.
РВАНЫЙ БОК ЗАДУМЫВАЕТСЯ
Было воскресенье. Заяц Длинные Уши спал в орешнике, когда прибежал к нему Рваный Бок и толкнул ногой:
— Видал?
И сунул под нос две сочные красные морковки.
— Э-э, — вскочил заяц Длинные Уши. — У кого своровал?
— Своровал! Пушок вырастил.
— Врешь!
— Чего врать? Клад проискали, «салазки» щенку прозагибали, а он — видал?.. Погоди, вечером я тебе еще не то покажу.
Ночью, когда уснул Пушок в своем домике, Рваный Бок привел зайца Длинные Уши к нему в палисадник. Трещали кузнечики. На морковной ботве поблескивали росинки. Рваный Бок наклонился над грядкой и выдернул из земли ядреную морковку.
— Видал? А мы с тобой прогайкали лето, клад проискали. А он вот он, клад-то. На, ешь.
Швырнул зайцу Длинные Уши морковку и пошел прочь.
Всю ночь ходил он по роще и о жизни своей думал. Незавидно она у него складывается как-то. У Пушка куда интереснее. У него и дом есть, и огород.
«Дом… Это ведь я придумал построить его. Придумать придумал, а построить не смог — терпения не хватило. А Пушок по моему совету построил и живет. И огород я посадить предложил, а морковку вырастить терпения не хватило. А Пушок вырастил и теперь всю зиму с морковью будет. До многого я додумался, а довести до конца не сумел: терпения не хватило. Легко жить хотел. Потому и стреляли в меня и собаками травили.»
Всю ночь ходил по роще и думал, что Пушок без него и Пушком бы не был. Это он, Рваный Бок, подсказал ему и домом обзавестись, и огородом, а сам как был, так и остался ни с чем. Подсказать-то подсказал, а сам-то ничего не сделал.
Всю ночь только об этом и думал, а утром отыскал зайца Длинные Уши, сказал ему:
— Решил я уйти из Гореловской рощи, где меня знают бездельником и озорником. Решил начать новую жизнь в Белоозерском лесу. Хочешь — идем со мной, не хочешь — уйду один.
— Куда я без тебя, — сказал заяц Длинные Уши и потрогал отстреленное ухо.
ПРОЩАЙ, ПУШОК
Три дня Рваный Бок и заяц Длинные Уши по роще бегали, прощались со всеми. По орешнику походили, молодых орешков погрызли. Постояли у Ванина колодца, в котором искали Бурундеев клад. Посидели возле озера, у которого весной лягушек слушали. И пошли из рощи.
По пути к Пушку свернули.
— Друг все-таки был, — сказал Рваный Бок, — попрощаться надо.
Пушок на крылечке сидел, морковь от ботвы очищал. Высокую кучу накидал.
— Видал? — шепнул Рваный Бок зайцу Длинные Уши.
А Пушку сказал:
— Может, и ты с нами пойдешь? Втроем веселее будет.
— Нет, — отказался Пушок. — Зачем я пойду из родной рощи? Мне здесь хорошо. Дом имею. Морковку вырастил. На зиму с лихвой хватит, а там еще посажу. Да и ты зря уходишь. По-новому жить и дома начать можно.
— Не скажи. Меня здесь все бездельником знают.
Начни я по-новому жить, не поверят. Притворяется, скажут. Я лучше уйду. Да и имя у меня здесь какое-то несерьезное: Рваный Бок. А на новом месте я скажу, что меня зовут Сережа, все и поверят. И ты, когда писать письма будешь, не пиши «Зайцу Рваный Бок», а пиши так: «Белоозерский лес, зайцу Сереже».
— Значит, в Белоозерский лес решили идти? Что ж далеко как? Шли бы в Осинники хотя бы.
— Ему нельзя, — кивнул Рваный Бок на зайца Длинные Уши. — Опять его медведь на себя работать заставит.
— А дорогу-то в лес знаете?
— Кто-нибудь покажет.
— А может, останешься? Дом у меня большой и морковки вырастил вон сколько. Проживем.
— Это что? Опять лежать у тебя на печке да еще и есть твою морковь? Ни за что. Я стыд не весь потерял. Пойдем мы. Не поминай лихом, может, и обидел когда.
— Что ты, что ты, — дрогнул у Пушка голос. Отвернулся он, выбрал две самые лучшие морковки, подал: