— По своей наивности, я считал прежде, что все мои ученики должны стать математиками, — сказал он. — Кроме математики, я признавал лишь физику и химию. Этим и руководствовался, когда допекал вас.
— А мы не обижались, — искренне признался Ахмет.
— Я вам ставил когда-нибудь «неуд», Колобов?
— Было такое, — усмехнулся Алеша.
— Я беру его обратно, — на полном серьезе проговорил Иван Сидорович. — Вы хорошо учились у меня. Но часто делали прогулы. И я обижался на вас, иногда просто придирался к вам.
— Да что вы, Иван Сидорович! — смущенно сказал Алеша.
— У меня их было двое, — математик зашмыгал носом, и из его глаз, спрятанных под выпуклыми надбровьями, потекли слезы. Он не утирал их.
На новой перемене Лариса Федоровна привела сестру Ильи Туманова. Такая же, как брат, долговязая, с рыжими веснушками на лице, Аля подала руку Алеше и робко сказала:
— Я знаю вас. Вы вместе с Илюшей ездили в военное училище. В Ташкент. А я приходила на вокзал провожать. Так вы его видели на фронте?
— Да, я неожиданно попал на его батарею. Точнее…
— Послушайте, — торопливо забормотала она. — Мы живем совсем недалеко. Да вы, наверное, знаете — за площадью Коминтерна… Вы приходите к нам. Надо, чтобы об этом узнала мама. Только не проговоритесь, что Илюша убит…
— Но я уезжаю. Совсем уезжаю. В Сибирь.
— Как, уезжаете? — опешила Лариса Федоровна. — Вы ведь ничего не сказали о себе. Что собираетесь делать? Вам нужно идти в театр, Алеша. Вы так играли!
Алеше вспомнилась первая репетиция «Медведя». Вернее, читка, когда только что распределили роли. Из-за какой-то вздорной Веры так обидел прекрасного человека. Но что толку из позднего раскаяния!
— Конечно, я посмотрю. Если бы подучиться…
— Непременно поступайте в театральный институт! — воскликнула Лариса Федоровна. — Вы — фронтовик, вас примут.
А немного погодя Алеша подходил к дому Тумановых. Аля что-то тараторила про свой класс, про школьную программу. Но Алеша плохо ее слушал.
У распахнутой калитки Аля еще раз предупредила:
— О смерти Илюши — ни слова. А остальное можете рассказывать, как было. Мама не переживет, если узнает правду. Я скрыла от нее похоронную.
— Я понял. Так и будет, — пообещал Алеша.
Они вытерли ноги о веник, брошенный у порога, и вошли в дом. И столкнулись в прихожей с пожилой, болезненной женщиной в рваном ситцевом халате. Она лишь взглянула на вошедших, как из ее горла вырвался смятенный крик:
— Вы от Илюши? — и замерла в ожидании.
— Да, я от него, — как можно приветливее сказал Алеша. — Только я давно его видел. И именно в тот день меня ранило…
— Он что-то не пишет нам. Боюсь, что его тоже ранило. Ведь если бы убили, то пришла бы похоронная… Да вы проходите в столовую. Как это благородно с вашей стороны, что зашли. Я уж совсем истомилась… А ведь ранят в руку, тогда как он напишет? Или после контузии потерял память. Но это проходит. Аля, дай стул молодому человеку. Так где же вы видели Илюшу?
Алеша подробно рассказал о встрече с Ильей. Мать морщила сухие губы в довольной улыбке да покачивала головой. Она как бы сразу помолодела, набралась сил. Она подвинула свой стул поближе к Алеше и, тревожась за сына, спросила:
— Значит, он был со своей батареей дальше от немцев, чем вы?
— Конечно, дальше.
Это ее устраивало. Глаза у нее светлели, наливались надеждой. Алеше трудно было говорить ей об Илье, скрывая от матери самое ужасное — его смерть. И, сославшись на неотложные дела, Алеша распрощался с Тумановыми.
Теперь как можно скорее из этого города! Здесь встречи с друзьями и их родными не очень радовали. А в Сибири он начнет новую жизнь. Он с головой уйдет в работу, он непременно разыщет Наташу.
И уже назавтра товарный поезд, прозванный «пятьсот веселым», вез Алешу в Сибирь. Поезд не спешил. Паровоз подолгу спокойно попыхивал белым дымком на остановках, словно размышляя, идти ему дальше или нет.
Ачинск оказался небольшим, ужасно грязным и милым городком. Он стоял на высоком берегу Чулыма, многоводной сибирской реки, которая сейчас, в апреле, еще лежала под толстым слоем льда и снега.
Городок строился давно, и большинство его одноэтажных домиков осело, по самые окна ушло в землю. Заборы подернулись мхом, тротуары из плах попрели.
Ачинск был сплошь деревянный, лишь в центре, на крохотной площадке, столпилось несколько кирпичных зданий в два этажа. На самом берегу реки возвышалось здание городского театра. Оно пустовало с начала войны. В какой-то сотне метров от театра — редакция районной газеты, а чуть подальше — аптека и городская баня.