Алеша уши развесил, слушая Костины советы. «Не ругайся с Ильей, он честный, он добрый»… А сам-то честен, Костя!? Еще и другом называешься!
— Знаешь, знаешь!.. — смуглые щеки Алеши побледнели. — А ведь я тебе не прошу! Как хочешь, так и считай. Я ничего не боюсь… Но ты поступил подло!
— Ты о чем это? — удивился Костя.
— Сам знаешь! А дружить с тобой не стану!
— Эх ты! Ну и не надо! — Костя плотно сжал сухие, запекшиеся губы.
Примирение не состоялось. Они разошлись и уже не подходили друг к другу до самого отправления поезда.
С огольцами подкатил на трамвае Васька Панков. Ватага с ходу шумно врезалась в толпу. Васька редко показывался одноклассникам со своими уличными дружками, стыдился он своей компании. И сейчас, заметив в толпе длинного Илью Туманова, он круто отвалил от огольцов. На какую-то минуту Васька совершенно потерялся из виду и подскочил к Алеше уже со стороны вокзала.
— Привет славной советской авиации! — живо заговорил он. — А мы что? А я что?.. Кто любит ползать — летать не может. Разве не так? Но бог не фрайер, он правду видит. И я вот соберусь и рвану в Китай по следам старика Пржевальского!
Девушки сдержанно рассмеялись. Влада кокетливо дернула розовым носиком:
— Да ты уж лучше в Африку, на Замбези, например. На озеро Чад, к пигмеям.
— А чем Китай хуже? Кашгария, Гоби, Лхаса! — сказал Васька, упиваясь звуками чужих названий. — Я всем докажу. Я побываю в этой варварской стране… Я пройду с караваном верблюдов по горячим пескам Синцзяна!
Он потянулся к Алеше и горячо зашептал на ухо:
— Не подумай, что треплюсь.
Девушки потихоньку затянули подходящую к случаю песню:
— Споем, ребята!
— Давайте все. Начинайте по новой!
Высокие голоса девушек зазвучали проникновенно, уверенно. Песню подхватили парни, перекинулась она и на другой конец привокзальной площади, и вот ее уже пели все. И Алеша пел, хотя совсем не думал сейчас о песне. А думал он почему-то о том, что на вокзале не было Веры из десятого «Б», той самой синеглазой Веры, с которой репетировал Алеша в «Медведе». Конечно, она ему никто, но все же могла бы проводить. Она красивее Влады, и как только этого не замечают парни! И правильно, что не замечают, а то скажут ей, и вообразит она себя бог знает кем.
Наконец появился затянутый новыми, скрипучими ремнями лейтенант. Он махнул веером из бумажек:
— Разобраться по двое. Взять вещи.
Алеша поднял свой легонький фанерный чемодан, и тут к нему подбежала сестренка. Она ласково забросила руки на плечи, и он нагнулся и поцеловал ее. И на мохнатых ресницах сестренки увидел слезы.
— Не плачь, Тамарочка. Я буду приезжать, — с нежностью сказал Алеша. Хорошо бы никогда не разлучаться с сестрой. Но что поделаешь, ему нужно ехать.
На перроне призывно ударил колокол, двинулись к поезду добровольцы. А за ними хлынула шумливая волна провожающих. Железнодорожники сначала хотели сдержать эту волну, преградили ей путь, но их тут же отбросило далеко в сторону.
Вскоре началась посадка. Молодая проводница, отбиваясь от гогочущих парней, открыла дверь общего вагона, и в тамбур градом полетели мешки, рюкзаки, чемоданы. Лейтенант забегал, попытался навести какой-то порядок, но его никто не слушал. Наконец, выйдя из себя, он дал петуха, сорвал голос и отступился.
В какие-то минуты вагон забили до отказа. Сидели и вповалку лежали на полках, на полу, в тамбурах, в туалете — где только можно было хоть как-то примоститься. Проводница и лейтенант чудом пробирались из одного конца вагона в другой.
— Переходите в соседний вагон! — требовала умученная проводница. — Пол мне продавите. И дышать нечем, как в катухе.
— А мы привычные, небалованные, — весело, задиристо отвечали ей.
Было жарко и душно. Ребята взмокли. Лишь когда поезд лязгнул буферами и тронулся, в окна повеяло приятной вечерней свежестью.
«Отец, верно, уже кончил работу», — пронеслось в голове у Алеши.
Отец не пришел на вокзал. Впрочем, они простились утром.
А мать, конечно, пришла бы, будь она жива. Как у Ильи Туманова, как у всех других. Пришла бы, и Алеше, наверно, было бы легче.
А поезд набирал скорость. И где-то внизу, под полкой, на которой лицом вниз лежал Алеша, ребята горячо говорили об Испании и Халхин-Голе. И еще о чем-то тревожном и значительном.
Под стук колес Алеша задремал, а когда вдруг открыл глаза, за окном уже была непроглядная, липкая темень, такая черная, словно стекла кто-то залил тушью. Ни огонька в степи, ни далекой звезды, ни светлой полоски зари на померкшем небосводе.