— Предпочитаю невежество. Я подорвал науками свое здоровье, и с меня хватит.
И больше его не видели в школе. Он пришел только на выпускной вечер и то из-за Веры.
К экзаменам Алеша готовился у Воробьевых. Туда же приходил и Ванек. Ребята втроем залазили на пыльный чердак и читали, стараясь запомнить правила, формулы, даты. Но запоминалось плохо, и они расходились по домам с надеждой, что билет попадется легкий, что настроение у экзаменаторов будет доброе.
В один из дней Алеша встретил Мару. Она куда-то спешила. У Мары был озабоченный вид. Увидев Алешу, она ухватила его за руку, потянула на бровку тротуара.
— Я скучаю о тебе, мой миленький. Приходи, буду ждать, — сказала она.
Алеша был рад ей. Он все смотрел на нее и думал о том, что у него тоже есть теперь девушка, которой он нужен, которая дорога ему. И пусть у нее есть опер, пусть нравится ей Вершинский, Алеша считает Мару своей. Он непременно будет приходить к ней. Он скажет ей о своем чувстве, и Мара бросит опера.
Когда Алеша увидел Мару в театре, она показалась ему очень бледной. И это придавало лицу строгость, делало Мару взрослее. А сейчас перед Алешей стояла совсем молодая девушка, его ровесница. И глаза у нее были не черные, как тогда, а карие, цвета орехового дерева.
Она казалась ему необыкновенной. Все в ней восхищало его. Алеша ловил себя на мысли, что он знает Мару давным-давно. Может, еще в детстве приснилась она ему, и он запомнил ее на всю жизнь.
— Я хочу быть с тобою, Мара, — восторженно шептали Алешины губы.
Он искал новой встречи. Он хотел пригласить Мару на выпускной вечер, но постеснялся. Ведь никто не приведет своих знакомых. Да и ребята стали бы ухаживать за нею, те же «женихи». А это было бы неприятно для Алеши.
В классе и так все знали, что Алеша дружит с красивой девушкой. И теперь нет-нет да ловил он на себе пристальный взгляд какой-нибудь из одноклассниц. Может, хотели понять, чего хорошего нашла Мара в Алеше, а может, поняли уже, что он не хуже других.
На выпускной вечер принесли много сирени. Зал и пионерская комната, коридор первого этажа и директорская были украшены яркими, душистыми гирляндами. Большие букеты стояли в вазах на покрытом кумачом столе, за которым сидели учителя, отличники и персонально — Костя и все члены комсомольского комитета. Костя и так бы сидел здесь, как лучший ученик, не будь он даже председателем учкома.
Алеша, конечно, не попал в отличники. Химичка поставила ему за год «посредственно». А Рупь-полтора закатил два «хорошо» да еще и выговорил:
— Совестью своей поступаюсь, душой кривлю.
Их разговор услышал Федя. Он прошел следом за Алешей в пионерскую комнату и, когда Алеша встал у распахнутого окна, обнял его за плечи и сказал:
— Не огорчайся. «Хорошо» еще не самое страшное.
— А я не так чтобы очень, — с усилием улыбнулся Алеша. Конечно же, он сказал Феде неправду, и они оба поняли это. И не говорили больше об отметках.
За окном стояла прохладная ночь. В черном небе перемигивались крупные голубые звезды. И шелестели листвой бессонные тополя. А из школьного сада густо несло медом. А еще мятой.
И Рупь-полтора с его выговором тут же забылся. Подбежали девушки, схватили Алешу под руки и утащили играть в третьего лишнего. Но Алеша вскоре вернулся в пионерскую комнату и застал Федю все у того же окна. Добрый он человек, Федя!
— Все думаю, Колобов, и думаю. Да-а, — протянул Федя, глядя в ночь. — И знаешь, о чем?
— О чем, Федор Ипатьевич?
— Одиночество, мой юный друг, способствует размышлениям, — продолжал Федя оживляясь. — И я размышляю немало. Вопрос меня мучает прямо-таки неразрешимый. Важный вопрос… Тому ли мы учили вас, чему надо? Бесспорно, мы делаем из вас созидателей. Строителей в самом широком смысле. Но ведь мало быть строителем, нужно быть и солдатом. А дали мы вам то оружие, которым победите? Ну если начнется война? И не окажетесь ли вы мотыльками, что летят на огонек и сгорают? Война жестока, что бы ни пелось о ней в песнях! Я-то знаю ее, великолепно знаю. Впрочем, без песен тоже нельзя.
— Мне кажется, ее не будет, Федор Ипатьевич. С немцами и японцами у нас пакт. Ну кто на нас полезет? Финны? Эти свое уже схлопотали. Турки?
— Эх, Колобов, Колобов! Милый мой… Дай бог, чтобы ты оказался прав. А куда пойдешь дальше?
— Может, в театральный. Или в юридический. Еще не решил.