— Я люблю тебя, Мара. Я никого не любил. Точно. А ты брось всех!..
— Брошу, миленький, — ласково отвечала она, и глаза у нее лучились.
— И опера брось!
— И его брошу.
— Ты сама не знаешь… сама не знаешь, как ты мне нравишься!
— А ты мне, миленький! Только пойдем в дом, ляг сейчас, отдохни. Мне, кроме тебя, никого не надо. Один ты будешь у меня.
— Кармен! Моя Кармен, — в сладком восторге шептал он.
Немного погодя Алеша лежал на кровати. Он все еще думал о прекрасной Маре и о себе самом. А где-то далеко, очень далеко и еле слышно звучало:
Густел мрак, будто одним рубильником выключили свет и в комнате, и за окном. И вскоре песня стихла совсем. Да и была ли она вообще? Или это только вдруг почудилось Алеше?
Когда он проснулся и открыл глаза, у его кровати стояла ночь. Стучали ходики. И еще Алеша услышал слабый голос Гущина:
— С пацаном закрутила? Тоже нашла…
— С ним, с ним.
— Не дури!
26 июня наша авиация бомбила Бухарест, Плоешти, Констанцу. Об этом сообщалось в очередной сводке Советского информбюро. Известие было обнадеживающим. Наносился ответный удар по врагу. И хотелось верить, что начинался тот самый перелом в ходе войны, которого все ждали с первого ее дня, нисколько не сомневаясь, что он должен вот-вот наступить.
— Сегодня Бухарест, а завтра Берлин, — сказал Костя Алеше и Ваньку, склеивая самокрутку.
Втроем они сидели на чердаке Костиного дома. Играли в карты и курили. Курить во что бы то ни стало ребята решили в первый день войны. Но одно дело решить, а другое — привыкнуть к едкому, опаляющему горло дыму, от которого противно кружится голова и человек дуреет.
И как бы трудно ни пришлось, отступать было поздно. Какой же он красноармеец, если не закурит на привале или в перерыве между боями! Да такого просто засмеют: не боец — баба.
Правда, учились курить только двое. Ванек и до этого покуривал, за что его не раз таскали в учительскую. Ванек умел уже клубами пускать дым из носа, что начинающий курильщик вряд ли сделает, чтоб не раскашляться.
Костя сходил в дом за газетой и принес известие о бомбежках. И ребята принялись обсуждать его. Ведь это было, пожалуй, одно из самых значительных событий в последние дни.
— Бухарест — столица, и давно пора пугнуть Антонеску. Но главное — Плоешти. Нефтяные промысла. А не будет у Гитлера бензина — остановятся танки, не поднимутся в воздух самолеты, — рассудил Алеша.
Они сошлись на том, что нужно идти в военкомат. Нужно проситься в армию, в один полк. Если попросить как следует, призовут. Это ведь война, а не что-нибудь, и они уже достаточно взрослые и стрелять умеют.
— Надо найти того капитана, к которому мы ходили, — сказал Ванек Косте. — Понимаешь?
— Верно! — согласился Костя. — Мы найдем его!
И они, обгоняя друг друга, отправились в город. Мысленно они уже уговаривали капитана. Но он отвечал им как-то уклончиво, неопределенно.
— Если откажут в районном военкомате, пойдем в городской, — размахивая руками, говорил Алеша.
У вокзала встретились с Тоней Уховой. В простеньком платьице, длинношеяя, она чем-то походила на цаплю. Первым заметил ее Алеша. Он хотел было прошмыгнуть мимо, но Тоня увидела ребят и остановила:
— Вы куда? Вас еще не призвали?
— Как видишь, — ответил Ванек.
— А меня приняли в школу медсестер. Вчера подала заявление, а сегодня оформили, — с гордостью сказала она.
Ребята переглянулись. Если девчонкам так везет, то почему бы им, парням, не добиться своего. Надо лишь напомнить капитану, что Ванек и Костя уже были в военкомате. А что касается Алёши, то он призывался на службу и не его вина, что летную школу расформировали.
— Чего бы капитан ни говорил, нам надо стоять на своем. И что-нибудь подпустить ему приятного. Они любят это. Дескать, мы тоже хотим иметь такую же выправку, какая у вас, — на ходу советовал Алеша. — Военкому это понравится.
— Про выправку пусть говорит Ванек. Нормально. У Ванька глуповатое лицо, и капитан не заподозрит злого умысла, — сострил Костя.
Ванек обидчиво засопел, остановился:
— Значит, я дурак?
И побрел в обратную сторону. Алеша догнал его, принялся уговаривать.
— Ну, что уж ты! Сразу и обиделся!
Нужно было помириться с Ваньком, и Костя извиняющимся тоном сказал:
— Ты всегда такой. Ну чего случилось? Давай лучше закурим. А с капитаном побеседую я.