— Сеньоры, — сказал он с выражением веселого недоумения, — мы только что ратифицировали «закон Хуареса», отменяющий фуэрос. Как же мы теперь можем всерьез говорить о конституции тысяча восемьсот двадцать четвертого года, которая подтверждает привилегии священников и офицеров? В какое положение мы себя ставим, сеньоры?
Депутаты замерли. Замерла публика на галерее. Только тут все сообразили, что произошло. Только тут модерадос поняли, какой точный ход сделал Окампо.
И только после голосования стало ясно, как необходим был этот ход и как близки были к поражению радикалы.
В тот момент, когда должны были объявить результаты голосования, пурос вскочили. Не у бастионов Пуэблы, а здесь решалась судьба революции. Если бы конгресс большинством отклонил необходимость реформ, перед радикалами оказался бы тяжкий выбор — подчиниться решению законно избранного конгресса и похоронить свои надежды на социальную справедливость либо начинать новую гражданскую войну и добиваться своего с оружием в руках. Оба пути внушали ужас…
Конституция 1824 года не прошла одним голосом.
МЕЧТАТЕЛИ (I)
Утром 20 мая 1856 года полковник Мигель Мирамон подчеркнуто твердым шагом прошел мимо часовых, охранявших ворота крепости Лорето, в которой он содержался после разгрома и ареста, сел в поджидавший его экипаж и, радостно щурясь на солнце, сказал индейцу на козлах: «В Мехико!»
Приказ Комонфорта о его освобождении не был для дона Мигеля неожиданностью. Он знал, что ему уготована высылка из страны. И теперь он ехал в столицу получить отставку и заграничный паспорт. Он знал, что после той ожесточенности, с которой противники дрались под Акатланом, после яростного двадцативосьмидневного упорства в осажденной Пуэбле от президента требовали суровости. Он знал, что Хуарес из Оахаки прислал Комонфорту письмо, настаивая на военном суде. Но Мирамон не боялся кары. Он вообще не боялся. Кроме того, он был уверен, что Комонфорт не решится на крутые меры. Он не верил в благородство или дальновидность этого самозваного генерала. Он просто знал, что этот человек, изображающий из себя великого полководца, выдвинутый наивными и ослепленными своим минутным успехом адвокатами, не решится расстрелять подлинных вождей нации.
И он сказал себе, что когда настанет его черед решать судьбу Комонфорта, то не станет лишать его сомнительного генеральского звания, не станет высылать, не станет держать в крепости. Он просто сделает его частным человеком и, объявляя ему об этом, передаст поклон его матушке… Этого будет достаточно.
30 мая полковник Мирамон получил отставку. Но заграничный паспорт ему не понадобился. Дон Мигель исчез.
Он поселился на тихой улице в особняке своего давнего друга, вечерами выходил гулять.
Его не искали. Он был слишком незначительной фигурой для обремененного заботами правительства.
Дон Мигель читал. Он читал по-латыни Цезаря, и целый мир ясной и мужественной мысли открылся ему. Цезарь завоевывал Галлию, его, Мирамона, Галлию. С Цезарем пришли в страну темноволосые спокойные, решительные люди, которые влили свою древнюю кровь великого народа в жилы наивных бесстрашных варваров. Он думал о Цезаре как о своем предке…
Он стал читать историю Пунических войн. Первые же фразы Тита Ливия поразили его. Ему пришлось глубоко втянуть воздух и задержать дыхание, чтобы унять бешеный стук сердца. «Я буду писать о войне самой достопамятной из всех, которые когда-либо велись, войне, которую карфагеняне вели против римского народа… И до того изменчиво было военное счастье, что ближе всего к катастрофе оказались те, кто побеждали».
Откинув голову, Мирамон ходил по комнате, повторяя: «…ближе всего к катастрофе оказались те, кто побеждали». Это написано было о нем, полковнике Мирамоне, и об этом самозванце Комонфорте. Катастрофа ждала случайных победителей. Жадные и пошлые торгаши карфагеняне были обречены с самого начала, несмотря на несомненный талант Ганнибала и храбрость их солдат. Ибо не такие вещи решают судьбы народов и стран. Высота духа — вот залог победы. Высота духа и благородство цели. Красота и благородство традиции — вот истинные ценности, не дающие их носителям уйти со сцены побежденными.
Рыцарский дух всегда вырвется из сетей пошлой демократии и вернет миру красоту.
20 июля 1856 года в заваленную книгами и военными картами комнату дона Мигеля вошел отец Франсиско Миранда. Они слышали друг о друге, но встретились впервые. Полковник подошел под благословение. И сейчас они рассматривали друг друга.
Мирамона удивили кряжистость и некоторая тяжеловесность священника, его большое лицо и большие прижатые уши. Не таким полковник представлял себе проповедника консервативного идеала.