И его оскорбило то, что эти люди, явно готовящие что-то, не посвятили его в свои замыслы, что они не понимают его и не доверяют ему.
Письмо Лемберга встревожило его. Тревожно было то, что Пайно только что ушел с поста министра финансов и, как никто, знал катастрофическое положение правительства. Ему могла прийти в голову мысль о срочных и сильных действиях.
Тревожно было то, что Сулоага, старый соратник, дравшийся рядом и под Акапулько, и под Пуэблой, последние недели редко появлялся в Мехико, проводя все время в Такубайе, в казармах бригады, а когда появлялся, то удивлял мрачностью, вовсе ему не свойственной.
Комонфорт решил принять меры сразу и лично.
Он приказал подать коня и, несмотря на позднее время, поскакал с эскортом драгун в Такубайю, где жил в собственном доме Пайно.
Когда метис-камердинер ввел Комонфорта в кабинет бывшего министра, то президент увидел удивленные и растерянные лица хозяина и его позднего гостя — депутата Хуана Баса. Присутствие этого смутьяна болезненно поразило Комонфорта. Где Бас — там интрига. Несколько секунд он молча стоял на пороге, потом неловко и хмуро поклонился. Они ответили на поклон. На худом, подергивающемся лице Баса проступало раздражение — он не понимал, что происходит. Пайно пошел навстречу президенту, указывая на кресло. Комонфорт остановил его коротким отталкивающим жестом.
— Сеньоры, — сказал он и откашлялся. — Я прошу вас вместе со мной навестить моего друга генерала Сулоагу. Это недалеко.
Это действительно было недалеко. Дворец архиепископа, превращенный в казармы для отборной бригады, высился рядом.
Часовые у входа в казармы четко взяли на караул. Площадка перед входом была освещена, и дежурный офицер, заметив через окно президента, бросился к Сулоаге. И когда они вступили на широкую лестницу, Сулоага, натягивая мундир, уже спешил им навстречу. Они прошли в комнаты генерала. Никакого определенного плана действий у Комонфорта не было. Гложущая тревога, погнавшая его ночью в Такубайю, теперь, когда он увидел преданные глаза Сулоаги и добродушно-растерянное лицо Пайно, отпустила его. Однако нужно было объяснить свой странный визит.
Сулоага поставил на стол ящик с сигарами.
Все закурили. Президент молчал. Остальные смотрели на него. От собственной неловкости, от настороженных, ожидающих глаз Сулоаги и Пайно, от злого взгляда Баса Комонфорт снова почувствовал ту ноющую боль в душе, которая не прекращалась последние недели. Душное ощущение тупика снова охватило его с такой силой, что он вскочил с кресла и шагнул к двери…
«Уйти, уйти, уйти! Домой, встать в часовне на колени рядом с матерью и сказать… Но что будет завтра? Что они подумают? Как я посмотрю в глаза Сулоаге? Что будет завтра? Что будет завтра?»
— Что будет завтра, сеньоры? — хмуро и веско сказал президент, направив на Пайно тлеющий конец сигары. — Что нас ждет? Я понимаю, что у вас, — он смотрел на Пайно и Баса, — есть какие-то замыслы. Подождите! Я пока еще никого ни в чем не обвиняю. У каждого, кто не слеп, должны быть замыслы… Но в чем их смысл? Куда вы хотите вести страну? На кого вы можете опереться?
Сулоага сидел, вытянувшись в изумлении. Пайно и Бас с подозрением смотрели друг на друга. Вопросы президента ошеломили их. Они действительно перед появлением Комонфорта обсуждали возможные меры по спасению положения, и Комонфорт возник, как дух, вызванный их заклинаниями. Свою гениальную идею Бас не сообщал никому. А теперь настойчивые расспросы Комонфорта выказывали его осведомленность.
Комонфорт по-прежнему стоял с дымящейся сигарой в руке. Все молчали. Наконец Пайно, не выдержав, откинулся на спинку кресла и неуверенно заговорил.
— У нас нет никаких определенных замыслов, — сказал он, взглядом призывая Баса поддержать его. (Бас хранил презрительную неподвижность.) — Но, разумеется, мы говорили между собой о проблемах, стоящих перед правительством. Это же естественно.
Комонфорт, мрачно раскуривающий сигару, кивнул. При каждом вдохе сюртук натягивался на его мощной груди. Он начал полнеть.
— Вот сеньор Сулоага, — продолжал Пайно, с надеждой глядя на генерала, — может рассказать о настроении в армии, а дон Хуан, со своей обычной откровенностью, выскажет свою оценку ситуации…
Сулоага медленно открыл рот, но Бас опередил его.
— Оценка ситуации здесь ни при чем, — раздраженно сказал он. — Она всем ясна. Так же, как ясна моя политическая позиция. Я много лет безоговорочно стою за необходимость коренных реформ. Я убежден, что монахов быть не должно. Духовенство не имеет права владеть собственностью. Оно должно кормиться доброхотными даяниями прихожан. Монахиням надо вернуть их вклады, а монастыри для обоих полов закрыть. Короче, нельзя терпеть в республике фуэрос, иерархии, монополии и прочее. Я уже не раз высказывал эти взгляды публично и в печати. Всем они известны.