Комонфорт встал и прошел по комнате, осторожно покручивая головой — пробуя шею. Лицо у него было измученное и несчастное. Он старался придать ему обычное твердое выражение, но ничего не получалось.
— Хорошо, — сказал он, — хорошо. Я вижу, бури нам не избежать…
Господи, он ехал сюда совсем не для того… Но для чего-то же он приехал?
Господи, не ты ли привел меня сюда в этот поздний час, чтобы надоумить меня? Или эти люди, этот человек, Хуан Бас, столь уверенный в своей правоте, уверенный, что святость его цели, а он уверен в этом, дает ему право на такой безумный маневр, или этот человек послан мне как пример, как вызов, как напоминание? Мой мудрый друг, дон Бенито Хуарес, что скажешь ты, когда я открою тебе эти замыслы? Такие соблазнительные, такие безумные, такие опасные, такие притягательные… А Санта-Анна? Зачем была революция Аютлы? Но ведь я же хочу сохранить плоды революции, не дать ей погибнуть!
— Хорошо, — сказал он, и его лицо приобрело выражение обычной величественности. — Давайте спокойно рассудим: на кого мы можем рассчитывать? Ошибиться нам нельзя. Прежде всего — Веракрус. Если Веракрус с его таможенными деньгами и решительными людьми нас поддержит — можно действовать. Если нет — дело безнадежное.
— Веракрус я беру на себя, — сказал Бас, — Самакона — мой друг. Я завтра утром пошлю к нему своего человека. Я знаю позицию Самаконы.
— Решающее значение имеет Добладо. Он смел, энергичен, его войска прекрасно организованы. От его поведения зависит поведение нескольких штатов.
— Вы же знаете, как он вел себя в предыдущем кризисе. Он, безусловно, поддержит вас и теперь. Он — сторонник сильной власти. Но мы можем на всякий случай запросить его мнение.
— И третье, сеньоры. Национальная гвардия федерального округа в руках пурос. Что мы им скажем?
— Если я смогу гарантировать им, что компромисс с духовенством — это маневр, временная мера, то уверен, что они останутся, по крайней мере, нейтральны. Это ведь все люди, которые служили у меня… Когда я был губернатором федерального округа, сеньор президент…
— Я должен был так поступить, — проворчал Комонфорт, — я не мог делать исключения.
Сулоага встал и одернул мундир. Его маленькие глаза блуждали.
— Я гарантирую поддержку гарнизона, — сказал он.
— Я поговорю с друзьями, — сказал Пайно, — многие будут на нашей стороне. Стране нужен мир и порядок, а не бесконечный хаос, насилие и нищета. Слишком высокая плата за высокопарную конституцию.
Комонфорт крепко закрыл глаза, постоял, сморщившись, и открыл их.
— Ну, что ж… Я получаю ежедневно десятки писем. Все они об одном и том же… И вы, друзья мои, говорили сегодня то же самое. Странно — люди разных партий так единодушны… Опросите всех влиятельных людей. Мы должны быть уверены, что страна не хочет конституции. Тогда мы не станем навязывать ее насильно. Но если те, которых мы все уважаем, выскажутся за конституцию — я буду защищать ее всеми возможными средствами. Клянусь вам, сеньоры!
Он не верил в то, что говорил, но не мог не сказать этого.
Он взял со спинки кресла пояс с револьвером, который снял в начале беседы, и надел его. Было три часа утра 9 ноября 1857 года.
Они вышли из дворца архиепископа, превращенного в казармы. Драгуны эскорта ждали президента. Лошадь Баса была тут же.
Они скакали в Мехико под огромными лучащимися звездами, с наслаждением вдыхая холодный воздух после прокуренной комнаты Сулоаги.
Дон Хуан Хосе Бас скакал стремя в стремя с Комонфортом, не испытывая к нему больше ни малейшей неприязни. Дон Хуан Хосе Бас, внезапно взорвавшийся, как петарда, на исторической сцене, Хуан Хосе Бас, этот нервный радикал с дергающейся щекой, апостол крайностей, плохой политик и самоуверенный интриган, ничтожный сам по себе, толкнул, привел в действие гигантский механизм, и начался процесс — равно катастрофический и благотворный…
Дон Хуан Хосе Бас думал: «Дело сделано. Теперь все зависит от Хуареса. Если он будет с нами — мы выиграли. Он не может отказаться — он же умен!»
Дон Игнасио Комонфорт, классический модерадо, гений умеренности и компромисса, думал: «Как мне объяснить Бенито? Поверит ли он в чистоту моих намерений? Должен поверить — он же знает меня!»
Хуарес услышал во сне стук копыт, вздрогнул и проснулся. Было совершенно тихо. Донья Маргарита подняла голову.
— Спи, — сказал он ей. — Спи, моя дорогая. Еще ночь…
ТАК ПРОДОЛЖАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ
В тот ранний утренний час 9 ноября 1857 года, когда измученный сомнениями, разговорами и ночной скачкой Комонфорт входил в свою спальню в длинном сером здании посредине Мехико, из ворот тюрьмы Ла Акордада вышел вместе со сменившимся караулом полковник Мирамон, одетый в мундир своего бывшего ординарца, а ныне офицера республиканской армии Трехо.