«А в Мексике небось жара… жара… зной…»
ЗАГОВОРЩИК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛИТИКОМ
Комонфорт был чрезвычайно возбужден.
— Это выпад против меня! — говорил он, сжимая в огромной ладони крест старинного темного серебра, подарок матери, который он всегда держал на столе.
Хуарес сидел, положив ногу на ногу.
— Не нужно быть излишне подозрительным, Игнасио. В конституционном государстве запросы законодательного собрания — обычная вещь. Положение действительно ухудшилось после мятежа генерала Кобоса в Оахаке. Потребуй дополнительных полномочий. Мы сумеем объяснить депутатам, что в такой момент у президента должны быть свободные руки…
Он посмотрел на руки Комонфорта, нервно играющие серебряным крестом, и брови его поднялись.
Комонфорт понял и с досадой положил крест на стол.
— Ты все шутишь, — сказал он, — а правительство на краю падения…
— Не думаю.
— Есть логика событий, Бенито. Твои единомышленники требуют продолжения реформ. Но пойми меня, как мне смотреть в глаза матери, если мы разрушим церковь и веру?
— Церковь и вера — не одно и то же.
— Для большинства мексиканцев это — неразделимо. Ты знаешь, как я почитаю свою мать. И горжусь этим. Я человек, а вы требуете, чтобы я стал говорящей статуей!
— Еще не сейчас…
— Ты шутишь… Завидую тебе. Послушай, я — солдат. Многие из вождей армии мои друзья. И они не одобряют происходящего. Что же делать? Идти в отставку?
— Это было бы ошибкой.
— Возможно.
И тут Хуарес почувствовал, как что-то изменилось. Он выпрямился в кресле. Комонфорт смотрел на него напряженно и выжидающе.
— Я давно хотел сказать тебе, но не было подходящего момента, — сказал Комонфорт. — Так дальше продолжаться не может. Я решил переменить свою политику…
Хуарес коротко кивнул.
— Я кое-что знаю. Но поскольку ты молчал, я не хотел заговаривать об этом.
«Все… Кризис наступил, и развязка близка. Даже если бы я захотел, я ничего не могу сделать, Игнасио… Так тому и быть».
Комонфорт смотрел на него, расширив глаза, пытаясь понять — что там, за этим неестественным, нечеловеческим спокойствием?
— Теперь я тебе говорю. Мы должны занять другую позицию, и я хочу, чтобы ты был с нами. Мы должны спасать страну вместе!
Хуарес дышал глубоко и ровно.
— Я искренне желаю тебе успехов на избранном тобою пути, — сказал он, — но я с тобой не иду.
Комонфорт навалился грудью на край стола, стол заскрипел.
— Бенито, подумай! Мы должны быть вместе!
— Я подумал. Выбирай себе какой угодно путь. Я свой выбрал… Кстати, имей в виду, что конгресс вот-вот потребует от нас ареста Пайно, если он добровольно не явится в суд…
«Политик доверяет событиям и выбирает путь среди них. Заговорщик пытается их сломать. Прощай, Игнасио…»
Поздно вечером 16 декабря Бас привез Комонфорту «план Такубайи». «Принимая во внимание, что армия не должна поддерживать то, чего не желает народ, а напротив, должна быть опорой и защитником народной воли, ясно выраженной и правильно понятой, мы заявляем:
1. С сего дня конституция 1857 года перестает действовать во всей Республике.
2. В соответствии с единодушным мнением всех городов, которые свободно избрали его Превосходительство сеньора Президента дона Игнасио Комонфорта Президентом Республики, он сохраняет за собой верховную власть с полномочиями для наведения мира в стране и усовершенствования административного управления.
3. Через три месяца после принятия этого плана Штатами, на которые в настоящее время разделена Республика, исполнительной властью будет созван внеочередной конгресс с целью подготовки конституции, которая соответствовала бы воле народа и гарантировала бы его истинные интересы. До принятия этой конституции она будет вынесена правительством на суд граждан Республики…»
Бас нетерпеливо ждал, когда Комонфорт прочтет. Комонфорт поднял голову. Только боль была в его выпуклых глазах.
— Я променял звание законного президента на судьбу презренного мятежника, — сказал он.
Бас сощурился от неожиданности. Правая щека его дернулась.
— Вы говорили с доном Бенито?
— Да. Он отказался.
— Это плохо. Но офицеры Национальной гвардии обещали нейтралитет…
Комонфорт сильно вдохнул и овладел собой.
— Что сделано, то сделано, — сказал он, вставая. — Дороги назад нет. Я принимаю все. Бог не оставит меня и укажет путь… Передайте моему соратнику, что пора действовать…
В ночь с 16 на 17 декабря 1857 года бригада генерала Феликса Сулоаги промаршировала по темным улицам Мехико.