(Осольо, оценив обстановку, приказал сосредоточить огонь на центре противника.)
Парроди, выровняв коня, смотрел на лица. «Их опасно пускать вперед сейчас. Если атака не удастся — они побегут… Когда Кальдерон пробьется в тылы и создаст панику — мы двинемся».
Полковник Кальдерон, встав во весь рост в стременах, оглянулся — пехота Парроди стояла на месте. Справа артиллерийские позиции консерваторов полыхали огнем и дымом — все сорок орудий сосредоточенно били по центру либералов.
И еще увидел Кальдерон, что из-за низко плывущего дыма выходят ему во фланг шеренги Мирамона…
Драгуны придерживали коней, теряя скорость атаки.
Им навстречу уже шла, все убыстряя движение, взблескивая сотнями тусклых искр — железными наконечниками пик, воющая кавалерия Томаса Мехиа…
Когда ядро перебило ноги коню, Кальдерон перелетел через гриву, и его протащило лицом, грудью, коленями по жесткому суглинку, начиненному острым щебнем. Еще оглушенный, он приподнялся на руках — кровь заливала глаза, сквозь багровую пелену он увидел накатывающееся черное пятно и услышал громовой хруст суглинка под копытами. Оглушенный, он ждал, подняв на выпрямленных руках голову и грудь. Грубый наконечник пики ударил в левую ключицу и, разрывая ткани, пошел вглубь — к сердцу…
ХРАБРЕЦЫ НЕ БЫВАЮТ УБИЙЦАМИ
13 марта 1858 года в городе Гвадалахара, куда правительство переехало из Гуанахуато, Хуарес узнал о поражении Парроди под Саламанкой.
Они завтракали с Прието и Окампо, когда вошел пропыленный адъютант командующего и передал президенту пакет. Хуарес отпустил адъютанта, отодвинул чашку с кофе, аккуратно вскрыл конверт и внимательно прочитал письмо. Потом он улыбнулся сидевшему напротив Прието.
— Гильермо, — сказал он, поднимая брови, — наш петушок потерял перо.
Прието вскочил и, взъерошив волосы, пошел по комнате.
— Что у него осталось? — спросил Окампо, грея о кофейник внезапно захолодевшие пальцы.
— Около трех тысяч и пять орудий.
— Хоть что-нибудь…
Прието ударил ладонью по столу — чашки звякнули.
— Как вы можете?! — крикнул он. — Теперь война неизбежна!! Новая война!
— Ну, Гильермо, — лениво сказал Окампо. — Выиграть с первого раза просто неинтересно.
Он попытался улыбнуться, но получилась гримаса, маска сатира, испугавшая Прието.
— Успокойтесь, сеньор министр, — сказал Хуарес. — Нам предстоит писать манифест. Согласитесь, что писать манифест о победе почему-то легче, чем о поражении. Подумайте над этим.
Через час в губернаторском дворце началось заседание правительства.
Хуарес сидел во главе стола бодрый, спокойный, в отглаженном сюртуке и крахмальной сорочке и внимательно слушал генерала Хосе Сильверио Нуньеса, коменданта Гвадалахары, докладывавшего о возможностях обороны города.
Когда Нуньес кончил, он сказал:
— Правительство всецело доверяет вашему опыту, генерал. Я тоже думаю, что фортификационные работы нужно начать немедленно. Вне зависимости от того, куда противник направит следующий удар, Гвадалахара должна быть неуязвима. Возможно, на ближайшее время она станет нашей основной базой. Генерал Парроди надеется прибыть сюда через три-четыре дня. Вместе с ним вы определите дальнейшие меры, но укреплять город нужно немедленно.
Человек, который вбежал в этот момент в комнату заседания, был новым губернатором штата Халиско, сменившим назначенного командующим Парроди.
— Сеньоры, — сказал Хесус Камарена, стараясь справиться с дыханием, — Пятый полк полковника Ланды вышел из повиновения и угрожает мятежом! Охрану дворца несет этот полк…
Хуарес посмотрел на Окампо.
— Они узнали о Саламанке, — тихо сказал Окампо.
«Ланда… Я не знал, что он здесь. А если бы знал? Не было оснований смещать его — здесь и сейчас».
— Сеньор Нуньес, — сказал президент, — будьте столь любезны, выясните, что там происходит.
Генерал поклонился и вышел.
— Мы должны оповестить страну о происходящем. Подробно обсудить военное положение и меры, которые следует принять для его улучшения, мы сможем только после прибытия командующего армией. Он расскажет нам о ходе сражения и причинах неудачи. Но сейчас наш долг — поделиться с народом тем, что нам уже известно. Наше правительство не должно скрывать ничего. Я настаиваю на этом. Пусть народ знает, что мы говорим ему всю правду, и только правду.